Я видела этот фильм. Героиня Николь Кидман очень убедительно падает в обморок и заходится в чахоточном кашле. Отличный пример для Эсме, для ее вчерашнего маленького спектакля. А может, просто совпадение.

– Выглядит она ничего себе, – замечаю я, – учитывая, как ей было плохо.

– После прошлого припадка она несколько дней в себя приходила, – говорит Либби, – но этот был совсем не такой тяжелый.

– Могу представить, как выглядел тяжелый. И на этот-то смотреть было страшно.

В улыбке Эсме проскальзывает что-то вроде гордости.

– Значит, можно? – спрашивает она.

– Только пообещай, что уйдешь со сцены, если тебе станет хуже, – просит Либби.

– Обещаю!

– Если хочешь, мы тоже придем посмотреть репетицию, – произносит ее мать. – Придется сесть в задний ряд и вести себя тихо. Не сомневайтесь, с миссис Фробишер иначе не выйдет! Господи, стоит только взглянуть, как она там заправляет – прямо Эндрю Ллойд Уэббер!

Значит, у меня будет шанс пообщаться с другими матерями и выяснить, что им известно о Генри Кэмпбелле Блэке.

– Может, я сама Эсме отведу? – предлагаю я. – А вы пока отдохнете. Ванну примете или еще что-нибудь.

Либби потягивается и зевает:

– Звучит заманчиво… Ночью я почти не спала. Вы точно не против?

– Нисколько. – Я ставлю свою кофейную чашку на стол. – Ну ладно, значит, нам пора. Мне же ни к чему навлекать на себя гнев миссис Фробишер!

Эсме выскакивает из кухни и бежит собирать сумку и натягивать пальто. Либби через стол наклоняется ко мне:

– Не вздумайте расспрашивать ее о вчерашнем, пока меня не будет рядом. Я не хочу, чтобы вы к ней приставали вообще, а тем более сразу после припадка. Не обманите мое доверие.

– Ни слова не скажу, – обещаю я. – Не переживайте. Да ведь она почти все время на сцене будет.

Через десять минут мы выходим из дома. Окна в квартире запотели от пара – Либби принимает ванну.

Проходим мимо замусоренного клочка газона. Там на спинке сломанной скамейки сидит стайка ребят постарше. Один, мальчишка лет двенадцати, таращится на нас, особенно на меня. Я и сама чувствую, что выделяюсь среди местных жителей. Местные, которых я встречала, ходят в джинсах или в спортивных штанах, лица у них бледные и изможденные. Все они или шаркают ногами, будто придавленные к земле бесчисленными бедами, или прогуливаются с развязным видом, словно спрашивая: «А ну, кто решится встать у меня на пути?» На мне шерстяное пальто с гладким длинным ворсом, начищенные туфли на каблуке, волосы тщательно уложены.

Мальчишка что-то вполголоса бросает остальным, и они сдавленно хихикают.

– Куда собралась, Эсме? – кричит главарь.

– У меня репетиция, – сухо отвечает та.

– Представление по королевскому указу небось? – спрашивает он, а сам смотрит на меня.

– Благотворительный спектакль, – говорит Эсме. – В пользу людей с проблемами в обучении. Это на всех объявлениях написано. Но не всем понятно – только тем, кто читать умеет.

– Чтобы понять, что это дерьмо, даже читать уметь необязательно, – кричит мальчишка. – Никто на твой паршивый спектакль не придет.

– А ты откуда знаешь, что он паршивый? – спрашивает Эсме.

– Мама сказала. Она раньше танцовщицей была.

– Стриптиз – это не то, что настоящие танцы, – качает головой Эсме.

– А твоя мама – ненастоящая мать.

Эсме наставляет на него два растопыренных пальца. Парень хохочет и отвешивает мне поклон. Мы сворачиваем за угол. Я облегченно вздыхаю.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Да так, Билли Гибсон. Совсем тупой. Вечно влипает в неприятности. Отец сидел в тюрьме. И мама тоже. У них всю семью не пускают в «Лидл», потому что они там все время воровали.

– А почему он говорит, что твоя мама ненастоящая?

Эсме пожимает плечами:

– Наверное, потому, что курить мне не разрешает и в школу заставляет ходить. Его-то мама посылает его воровать по магазинам.

Школьный актовый зал находится в обшарпанном одноэтажном здании, бетонные стены все в ржавых пятнах от протекших труб и в выцветших граффити. Пахнет дезинфицирующими средствами и заварным кремом, пол зашаркан подошвами и ножками стульев. На сцене в дальнем конце женщина с планшетом в руке просматривает какие-то записи, а кордебалет девочек никак не может приноровиться махать ногами в унисон.

– Вот так, девочки, – говорит женщина, поднимая глаза от своих записей. – Ножки ровные, прямые. Носочки тянем. Улыбаемся.

Голос у нее усталый, будто она повторяет все это уже в тысячный раз.

– Извините, миссис, я опоздала. – Эсме бежит к сцене, быстро раздевается и остается в одном трико.

Она занимает свое место в кордебалете и машет мне рукой. Миссис Фробишер оборачивается.

– Чем могу помочь? – спрашивает она.

– Я просто привела Эсме на репетицию. Вот и подумала, может, можно остаться посмотреть.

– Посмотреть?

– Мне сказали, что можно.

У нее удивленное лицо.

– Ну что ж, если хотите, можете посмотреть, – неуверенно говорит руководительница. – Просто обычно это никому не интересно. – Она переворачивает страницы на своем планшете. – Хочется думать, что я здесь занимаюсь творчеством, но в основном я просто бебиситтер, только более престижная.

Я оглядываю зал. Взрослых, кроме меня, нет.

– Приятно для разнообразия иметь зрителей, правда, девочки?

Кордебалет кивает. Кто-то что-то шепчет Эсме, кто-то с любопытством улыбается. Я отхожу назад, где стоят в ряд оранжевые пластиковые сиденья.

– Итак, девочки, начали, – говорит миссис Фробишер. – Включаем музыку. О ритме не забывайте.

Девочки пляшут канкан под музыку, такую громкую, что в динамиках трещит. Эсме коротко улыбается мне. Моя ответная улыбка выходит вялой: вспоминаю, как Эми выступала в школьном ансамбле, как прыгала в такт под фортепиано. А рядом Дана делала то же, только все никак не попадала в ритм.

У Эсме, как и у моей девочки, хорошее чувство ритма и способности есть, но ей не хватает мастерства Эми-звездочки. Мысль эта проступает, как синяк на коже – все яснее и четче. Чем дольше я смотрю на Эсме, тем меньше вижу в ней Эми. Внешне похожа, а внутри совершенно другая – такая же другая, как Дана, несмотря на «сходство».

Учителя их постоянно путали. А я никак не могла понять почему. Волосы у девочек были одинакового цвета, но Дана была ниже ростом, черты лица мелкие, фигура неуклюжая. Эми была копия Беби Спайс. Дана же больше походила на Джинджер. Она каждую неделю забывала дома сумку с гимнастической формой, не попадала в ноты, а читая, водила пальцем по строчкам и шевелила губами. Не то что Эми.