По поводу карцера Герберт Г. в своих записках о Тамбове пишет, что тюремная камера, называемая карцером, находилась около швейного барака, у входа в лагерь (барак № 21, прямо рядом с моргом, бараком № 22, это важно!). «Я не знал никого из этих несчастных “наказанных”… эти наказания не назначались членами Клуба, только советскими… нас в известность не ставили». Эти утверждения хорошо демонстрируют, что Герберт мало общался с основной массой заключённых, которые прекрасно знали как этих «несчастных наказанных», так и тех, кто был причиной их помещения в карцер. Напротив, он лично хорошо знал командира барака, который назначил Жаку наказание. Обратимся к аббату Хоффарту, который прибыл в Тамбов, по крайней мере, на шестнадцать месяцев раньше Г. Г. и который прекрасно знал всё, что происходило в лагере. В карцер сажали «тех, кто нарушил наиболее важные правила лагерной дисциплины, а иногда, к несчастью, и тех, от кого хотели отделаться некоторые командиры. Переход в этот барак для многих стал последним испытанием, дневной рацион там был сильно уменьшен, и есть надо было стоя».

Жак и в самом деле попал в карцер, и его дневной рацион в течение нескольких дней был уменьшен наполовину. Утром пятого или шестого дня я узнал из «надёжных источников», что его сегодня выпустят. Эта отличная новость придала мне храбрости, и я сохранил половину дневного хлебного пайка, чтобы отнести его Жаку, на котором заметно отразились тяготы пребывания в карцере.

За хлебом. Рис. А. Тиама

Поскольку мы только что говорили о карцере, то сейчас, наверное, самое время поговорить о других наказаниях, которые назначались со всей строгостью в основном нашими полицейскими начальниками и которые обычно состояли в нарядах.

За дровами

На самые важные, но также и на самые изнурительные принудительные работы посылали бригады, в которые включали в основном objis, стопроцентно трудоспособных — тех, кого русское медицинское начальство признало годными к самым тяжёлым работам.

Насколько я знаю, две из этих бригад каждое утро уходили на работы за территорией лагеря и возвращались вечером, чтобы провести ночь за колючей проволокой. На выходе из лагеря их принимала и тщательно пересчитывала женщина, о чём мне рассказывал горнист лагеря, мой друг Рене Мюллер, присутствовавший при этих выходах. Вечером по возвращении — та же процедура пересчитывания. Беда, если вечерний результат не сходился с утренним! Одна из этих бригад работала в колхозе по соседству. Рабочий день там был длинным, и за ними был установлен строжайший надзор. Другая бригада выполняла столь же, если не более тяжёлые работы. Они должны были валить в ближнем лесу деревья, срезать с них ветки и распиливать на чурбаки. Этот исключительно тяжёлый труд был нормирован — кажется, за день надо было сделать девять кубометров Дров.

Кроме этих, были другие большие бригады, также зависящие от лагеря, но они находились вне его территории неделями и месяцами, до самого освобождения. Одной из самых тяжёлых была бригада Цнинстроя. Пленные должны были вместе с русскими гражданскими рабочими и работницами строить шлюз на притоке Волги. Во время этих работ бедняги часто должны были стоять в воде, доходившей до самых бёдер!

Другая бригада работала на торфе — работа не менее трудная, часто смертельная. Их посылали в болотистые местности вокруг Тамбова, заражённые малярией. Одни, стоя в воде и грязи, должны были рыть канавы для стока воды, чтобы дренировать и осушать торфяники. Другие с помощью узких и длинных железных лопат должны были вырезать из торфа брикеты и складывать их в штабеля для просушки. Этот труд был не только изнурительным, но и мучительным, так как кислая торфяная вода разъедала кожу на руках и ногах.

В тамбовском лагере, как и в любом другом, существовали неизбежные ежедневные наряды, жизненно необходимые. Прежде всего я имею в виду наряды на дрова. Каждый день на приготовление чая и супа для нескольких тысяч заключённых уходило впечатляющее количество дров. Топливо было необходимо и для отопления лазаретов и двух больниц, а также чтобы подкармливать лучшую подругу наших бараков — печку. К счастью, дрова для отопления можно было в изобилии найти на лесосеке на некотором расстоянии от лагеря — там, где работали бригады лесорубов. Стволы деревьев использовались в качестве строительного материала, или их распиливали — по большей части вручную — на доски, например для нар. Но все ветки предназначались для отопления.

Каждое утро довольно внушительная группа заключённых, назначаемых, как правило, командирами бараков или в случае необходимости принудительно привлечённых полицейскими, выходила из главных ворот лагеря. Несколько русских солдат их принимали, бегло пересчитывали и вели через лес до вырубки. В тёплое время года это была вполне приятная прогулка. Дойдя до просеки, где лежало бесчисленное количество поваленных деревьев, они рассеивались по всей вырубке в поисках веток, которые могли бы послужить для приготовления еды и отопления бараков. Русские солдаты их не торопили. Как только охранник считал, что пленный собрал достаточно, наступала свобода. Заключённые могли собирать растения, например одуванчики или крапиву, листья земляники, или вырывать из земли коренья, которые потом тонко нарезанными попадут в суп и дадут немного навару и витаминов — тех витаминов, которых нам так не хватало. Затем следовало возвращение в лагерь, каждый заключённый тащил охапку сучьев и складывал её перед воротами.

Наряд на дрова

Зимой ситуация была совершенно иной. Эта работа, необходимая как никогда, становилась гораздо труднее даже для тех, кто не был так уж сильно ослаблен. Командирам бараков было крайне сложно найти людей, способных на этот поход, ставший таким трудным.

Чаще всего людей на эти работы назначали полицейские. Они входили в барак и вслепую выбирали жертв, не принимая во внимание их физическое состояние. Чаще всего это были наиболее ослабленные — те, у кого не было сил вовремя смыться. Даже ждать охранников перед воротами, часто долго, на морозе — температура воздуха была от двадцати до тридцати градусов ниже нуля — было для этих людей тяжёлым испытанием. Потом переход в несколько километров через лес, увязая в глубоком снегу! Придя на лесосеку, они должны были прилагать почти нечеловеческие усилия, чтобы вытащить окоченевшими от холода руками несколько сучьев, погребённых под толстым слоем снега, который не хотел их отдавать. Возвращаясь, надо было тащить до ворот лагеря вязанку сучьев, негнущихся и ещё более тяжёлых от налипшего на них снега и льда. Вернувшись в барак, они падали или еле вползали на нары, абсолютно обессиленные, измотанные холодом, голодом, усталостью и лишь самую малость согреваемые теплом своего жилища.