Блоха вывалила язык, разомлев от ласки. Слушала кроткий голос хозяйки, растянув губы в подобии улыбки, притихла.

С матерью всегда было тяжело. И имя у неё такое злое, подходящее. Грима. Её, засидевшуюся в девках старшую и прослывшую гулящей дочь, семья переселенцев отдала в жёны колдуну лишь затем, чтобы породниться с людьми, знающими чары. Долго ни с кем из своей родни Грима не говорила, день ото дня копя обиду и злость. Не приходила на праздники и не принимала подарки, принесённые родителями, сестрой и братом на Йоль. Илька отчасти понимала её. Эйно взаправду был никудышным мужем и отцом, а Бабушка – строгой, требовательной, пусть и улыбчивой. Грима и дочери запрещала говорить с роднёй, но на каждый запрет матери девица спрашивала разрешение у Бабушки, а та всё позволяла единственной внучке.

Позапрошлой зимой мать наконец-то стала добрее, узнав, что брат и младшая сестра её собираются покинуть Ве, не выдержав жизни в загнивающем на болоте городе. Ей удалось помириться с ними. А после, уже весной, Эйно ушёл и больше не возвращался. Илька никогда прежде не видела свою мать такой счастливой, как в тот день, когда она принесла с ярмарки сплетню о том, что колдуна считают мёртвым. Однако тогда же Илька почувствовала в своей груди пустоту, которая с тех пор только разрасталась и ширилась, точно желая стать величиной с саму Ильку. Иногда девице казалось, что она и есть эта пустота. Такие мысли Илька гнала прочь. Она привязывала их к своим стрелам и пускала в лесу так, чтобы не найти их никогда. На это Ильке не жаль было стрел.

Радость Гримы продлилась недолго. Тогда же, весной, ноги её испортились и начали болеть не переставая. На них вздулись уродливые синие вены. Мать почти перестала ходить. Илька просила Бабушку вылечить Гриму, да только гордая женщина, чья жизнь была испорчена одним из нойт, отказывалась принимать помощь от колдуньи. Иной раз Бабушка из злости на Гриму плевала той на башмаки, и боль ненадолго отступала, а уязвлённая в своей гордости мать смолкала. Только так и можно было утихомирить страшную в своей ярости несчастную женщину.

Илька устало вздохнула, представив, каково теперь будет жить с матерью. Она в который раз потрепала Блоху по мохнатым бокам и поднялась. Отряхнула колени от снега и, поправив лыжи, пошла к дому, где мать наверняка ждала её с заготовленными заранее упрёками. Блоха привычно потрусила впереди, довольная внезапной нежностью хозяйки.

Неумолимо темнело. Ночь была быстрее Ильки и коротконогой собачки. Поднималась метель, как и просила внучка нойты. Вот только она сама ещё не успела выбраться из леса. В круговерти пороши Илька хуже различала обратный путь, полностью доверившись Блохе.

Собака замедлила шаг и вдруг остановилась как вкопанная, негромко рыча. Илька нагнала Блоху, прищурилась, снимая варежками снег с ресниц. Раздался громкий лай, от которого закладывало уши.

«Наверное, отгоняет зверей, – подумала Илька, продолжая вглядываться в тропу перед собой, куда неотрывно смотрела Блоха. – Хорошая».

В прорехе серебристого полотна метели, сотканного из жёстких снежинок, что-то сдвинулось. Оно было таким же бело-серым, как и снег кругом. Илька замерла, напрягая глаза. Это был не зверь. Человек.

Он был одет во всё белое, а на спине его лежал плащ, сшитый из светлой овчины. Лицо его было скрыто шарфом, а на шапке лежал целый сугроб. Он был почти незаметен на тропе.

Илька проглотила подступивший к горлу ком. Человек повернул голову в их сторону и тоже остановился. Он медленно выпрямился во весь рост. Высокий мужчина…

По одежде Илька никак не могла понять, кто он и из какого племени. Чутьё подсказывало ей, что мужчина не был охотником. По крайней мере, сейчас он не охотился. Он что-то… искал. Или разведывал.

Разведчик!

От догадки Ильку бросило в холодный пот. Что он сделает с ней за то, что она заметила его? Убьёт? Наверняка!

Блоха всё ещё лаяла, да так задиристо и громко, что голос её не пропадал в снежных пучинах, в отличие от прочих звуков. Илька наконец окликнула собаку, заставив замолчать. Блоха недовольно заворчала, зарычала, переминаясь с ноги на ногу. Она хотела сорваться вперёд, побежать на незнакомца, чтобы прогнать его с их тропы, но не могла ослушаться хозяйку.

Разведчик скрылся, уходя глубже в лес. И Илька, проводив его напуганным взглядом, скорее побежала к дому. Встречать зверьё в лесу было не так страшно, как людей. Особенно незнакомцев…

Чей это был человек? Свой – из Ве? Или чужак?

Илька лишь недовольно фыркнула. Ей ли, дочери колдуна из племени суми, называть лесных людей чужаками?

До дома оставалось всего ничего. Илька уже различала запах дыма и человеческого жилья – нюх у неё как у зверька. Блоха убежала далеко вперёд, и девушка слышала, как она отрывисто лаяла под дверью, прося впустить её в тепло. Не сразу в метели Илька увидела дом, и только когда показался его чёрный угол, смотрящий на лес, облегчённо перевела сбившееся от быстрого бега дыхание.

Она обернулась, бросая взгляд на тёмный лес. На всякий случай плюнула через плечо и показала кукиш, как учила Бабушка, будто за ней мог гнаться дух, а не человек. Быстро почистила от снега лыжи и плащ, боясь теперь уж повернуться к деревьям спиной, и только после зашла в дом, впустив и собаку.

Мать тут же вскинулась, ругая, что Илька запустила в дом Блоху, с которой теперь текло и капало. Девушка молчала, раздеваясь и складывая на просушку вещи. Сил отвечать и спорить не было. Рано или поздно Грима сама замолчит. Столько раз она слышала от матери брань, что уже научилась не обращать на неё внимания.

Грима затихла быстро. Ей уже хотелось спать. Да и Блоха, как всякая послушная собака, молча улеглась у двери, ничего не трогая.

– Ты поела? – спросила у матери Илька.

Она поставила на огонь вчерашнюю похлёбку, чувствуя неимоверную усталость в руках. Плечи, наконец расслабленные, заныли.

– Нет ещё. Не хотелось, – ворчливо ответила Грима.

– Опять из-за боли в ногах?

– Болят, – подтвердила мать.

Илька вздохнула. Бабушка многому не успела её обучить. Илька знала, как снимать боль, а как вылечить – нет. И сейчас угол, в котором сидела и работала в холодное время года Бабушка, был завален снопами и пуками самых разных целебных трав, берестяными коробами с порошками из ягод и коры да небольшими деревянными мисочками, обязательно дубовыми. Нойта сама их резала, не доверяя даже Ильке. Вот и всё наследство, что осталось