всю родню… того… как нечистых кровью прибрали. В лагерю… ну и с концами. И ничего-то, стало быть, не ждет тама. А тут уже все привычно. Вот.

- А остальные?

- Ну… не ведаю, - Васька пожал плечами. – Я их к части тогда отвез, сдал на руки. Попрощался… думал, честно, что напишут. А они вона…

- Кладбище то, где пленных хоронили, помнишь?

- Ага. Только там это, дорога в конец поганая. Раньше-то еще ничего, а тепериче размыло все. Машина не пройдет. Если разве что телегою.

- А телегу нанять можно?

- А то! У Аньки спрошу. У нас есть.

- Зачем?

- Так… в лес-то, если за дровами, тоже ж не всюду машиною можно, - сказал Васька и поглядел, как на маленького. – А телегой-то проще оно. Конь, он везде пройдет.

И в этом была своя правда.

Глава 19 Пустозвон

Глава 19 Пустозвон

«Растворите одну упаковку лаймового желе в стакане горячей воды. Добавьте 3/4 ст. холодной воды, 2 ст. л. уксуса и 1 ч. л. измельченного лука. Влейте половину полученной смеси в форму для кекса. Остудите до полного застывания. Оставшуюся смесь немного охладите. Затем добавьте в нее один стакан зернистого творога, 1 ст. л. майонеза, смешайте. Влейте смесь в форму поверх уже застывшего желе. Подождите полного застывания, выньте из формы. Подавайте с листьями салата. Центр торта наполните салатом из морепродуктов» [1]

«Кулинария: журнал для дам»

Ночью снилась мама.

И дом.

Стол большой, дубовый, еще прадедом моим сделанный. Как я ненавидела его скоблить. Мука. На маминых руках, на фартуке старом, на волосах. Тесто. Мама месит его, налегая на тугой ком всем весом своим. Она легонько выдыхает, и от дыхания этого вздрагивает тонкая прядка волос, что выбилась из маминой прически. Волосы взлетают.

И опадают.

Я… стою.

- Экая ты выросла, - матушка отпускает тесто и вытирает руки о фартук.

- Здравствуй.

Мне не десять и даже не пятнадцать. Я взрослая. Нынешняя. И потому понимаю, что все-то вижу во сне. И все одно горло сжимает невидимая рука.

- От только слез не надо. От слез мертвым легче не станет.

- А от чего станет?

Я не плачу.

И не собираюсь.

Я…

Где я?

Сны всякие бывают. Помню.

- Мертвым среди живых не место, - строго говорит матушка. И поворачивается, чтобы сдвинуть заслонку печи. В руках её появляется лопата, которую она сует в горячий зев. Огня там нет, кто ж на огне-то готовит, а вот угли знатные, круглые и жирные. И на углях этих печется голова.

Я не ору от ужаса только потому, что горло все еще не слушается меня. И я сама…

- Совсем ты меня заболтала, - качает головой матушка. – Видишь, подгорела… что теперь отец скажет? Шла бы ты, делом занялась.

И сон рассыпается.

А я вываливаюсь в реальность, в которой темнота и мокрая от пота рубашка. Кровать чужая. Само это место чужое. Я скатываюсь с кровати на четвереньки и дышу, широко раскрыв рот. Как Девочка. Она тоже здесь. И суетится. Она чувствует мое беспокойство, мою нервозность, но не понимает причин её. И скалится, рычит, угрожая кому-то невидимому.

- Все… хорошо, - я обхватываю Девочку за шею. От нее слабо пахнет псиной и еще болотом. Как от Мрака когда-то. – Все уже… хорошо… это сон. Просто сон.

Мой голос звучит слабо и сипло.

И Девочка тычется носом в шею, ворчит, а потом мокрый язык её стирает пот с моей щеки. Вот ведь… нежности… Мрак, тот чаще кусал, когда ему казалось, что я медленно иду. Или вот в слезы ударяюсь. Тогда-то я и разучилась плакать.

Или позже.

Надо подняться.

За окном темень. В этом городишке фонари гасят рано, и сам Бешицк, и окрестности его погружаются в вязкую летнюю тьму. Жарко.

Душно.

Комарье звенит. Надо… надо в постель вернуться, но от одной мысли об этом дрожь пробирает. Что-то слишком уж чувствительной я стала.

Встаю на корточки. И Девочка тычется носом в живот, чуть поскуливая.

- Все хорошо, - повторяю скорее для себя, чем для нее. – Все хорошо…

Поднимаюсь.

И подхожу к окну. Прислушиваюсь. Комната Софьи на другой стороне. Как хозяйка и обещала. Две квартиры с одной ванной. Ванна пригодилась вот. Приехали мы поздновато – пока до города добрались, отметились в управлении, дождались грузовика военных, проводили его к госпиталю, где Бекшеев лично наблюдал за выгрузкой тел. Ну а потом уже и на квартиру.

Там-то ванну я и заняла.

Сразу после ужина, который был простым, но сытным.

Ладно… вода смоет. Вода всегда смывает дурное. А спать смысла нет. Все равно больше не усну. Глаза вот закрываешь, а перед ними стоит матушка с лопатой и…

Вода.

Вода текла едва теплая, ну да и такая сойдет. Девочка, плюхнувшись на зад, наблюдала за мной превнимательно. Кажется, она до конца не поверила, что со мной все в порядке.

- Не спится? – Софья не стала стучать.

- Сон дерьмовый, - ответила я честно. – Как и все это дело.

На Софье была длинная байковая рубашка в пол, которая скорее подошла бы старухе. А ведь Софья молода. И красива.

Дар опять же.

Пожелай она найти себе супруга… хотя, и нет, не стоит. Я к ней привыкла. А она ко мне. Да и не в этом дело даже. А в том, что супругу будет нужна не она, а этот вот, пробивающийся сквозь блок дар.

- Извини, если разбудила.

От полотенца едва слышно пахло сыростью. И лавандой. Но хоть не апельсинами, все хлеб.

- Ничего. Я вчера выспалась, и теперь тоже ни в одном глазу… ты права, сны здесь беспокойные, - Софья отступила, позволяя мне пройти. А тонкая её ладонь коснулась морды зверя. И Девочка ткнулась в эти пальцы, наклоняя голову, выпрашивая ласку.

- И тебе снятся?

- Мне всегда снятся, - сказала Софья.

- Ты не говорила.

- А зачем?

- И что ты видела?

- А ты?

Я задумалась. А потом честно ответила:

- Маму. Она месила тесто… в нашем