“Некоторое время позволялось абсолютно все – даже то, чего никогда не разрешили бы на Западе, например влечение к юным, даже слишком юным девочкам, – писал один французский исследователь, соотносивший литературные описания жизни европейцев в Северной Африке со сложившимися там общественными реалиями. – То, что вызвало бы скандал у них на родине (сегодня педофилия отнесена к серьезным преступлениям), на Востоке в самом крайнем случае воспринималось неоднозначно”.

В действительности “Роза песков” – тонкое, сложное и неожиданное литературное произведение, нечто гораздо большее, нежели просто эротическая фантазия, разворачивающаяся на фоне пустыни, и ее автор трактовал тему педофилии довольно легко – просто как обычную составляющую жизни в тех далеких краях, которые стали частью французской колониальной империи. Чем бы мы ни считали связь между Олиньи и Рам, преступлением или нормальным союзом, это в любом случае не отношения между всемогущим европейцем и покорной, беспомощной малолетней проституткой. В тайных рамках этого “туземного брака” Рам тоже обладает определенной властью и пользуется ею, оказывая своего рода пассивное сопротивление. Она согласилась стать любовницей Олиньи только на том условии, что он поклянется не лишать ее девственности, и это привносит в их историю определенное сексуальное напряжение: оказывается, не только она подчиняется Олиньи, но и Олиньи ей. Ему разрешается ласкать руками и губами обнаженное тело Рам, но ему-то хочется от нее ответной любовной страсти, а она долгое время не позволяет ему полностью овладеть ею, он долго не получает от нее желанного отклика.

“Розу песков” воспринимали как антиколониальный роман отчасти потому, что в нем арабская девочка наделена цельным характером, что явно шло вразрез с отстраненно-высокомерными стереотипами, господствовавшими во французском колониальном сознании. Поначалу Олиньи озадачен поведением Рам: она кажется ему слишком вялой и пассивной по сравнению с какой-нибудь европейской девушкой, однако со временем он начинает любить ее именно за эти качества. Вот еще одна иллюстрация того, что западный мужчина видит больше женственности в восточной девушке, чем в западной, и выше ставит ее отклик на мужскую любовную страсть. В Рам нет ни малейшей суетливости, нет чувства вины или раскаяния, нет кокетства, нет лукавства, нет требовательности, нет никаких социальных претензий и духа соперничества. Она ведет себя как совершенно естественное существо, хотя и умеет обращать собственную слабость в силу. Благодаря Рам Олиньи улавливает то, что кажется ему непризнанным величием арабской души, а потому – опять-таки благодаря Рам – он начинает мыслить по-другому и внутренне восстает против французской колониальной идеологии.

“Роза песков” – действительно антиколониальное произведение, только в другом, более интересном отношении: оно изобличает во лжи официальное оправдание колониальной деятельности Франции, а именно что та якобы совершалась для того, чтобы одарить благодатью просвещения живущих во мраке туземцев, – вот она, знаменитая цивилизаторская миссия. Лицемерие этой позиции показано на примере Олиньи: вначале он изображен типичным французским патриотом, начитавшимся типичных французских книжек, которые предписывали ему как солдату роль героя, готового пожертвовать собой. Но связь с Рам выявляет лживость той картины, которую создавали сами французы, изображая свою жизнь в колониях. Ведь французы, остававшиеся на родине, в “метрополии”, слали письма и подарки своим отважным молодым воинам, служившим в Северной Африке, желая облегчить их якобы суровое и унылое существование, начисто лишенное домашнего уюта. Тогда как в действительности французы в Северной Африке развлекались с малолетними любовницами, за что во Франции их преследовали бы по закону. Воистину цивилизаторская миссия!

Но, пожалуй, самое интересное в книге “Роза песков” – это ее автор, Анри де Монтерлан. В англо-американском мире его имя не значится среди крупнейших литературных имен XX века, зато во Франции его ценят как одного из величайших писателей столетия, ставя наравне с Андре Жидом и Альбером Камю. Его североафриканский роман, материал для которого он собирал в течение пяти лет, проведенных в Алжире, когда ему было немного за тридцать, – один из его первых романов, но по причинам, которые остаются не вполне выясненными, писатель опубликовал его лишь после Второй мировой войны. Сам Монтерлан называл эту книгу разоблачительной, вскрывающей ту правду о французском колониализме, которую долго утаивали, и это действительно так. Но вместе с тем эта книга и сама кое-что утаивает и, более того, является лишь одним из звеньев в цепочке тайн длиной в целую жизнь, элементом лжи, совершавшейся путем сознательного замалчивания, потому что Монтерлан, пусть он и задумывал эту книгу как осуждение французских колониальных предрассудков в романной форме, в свои алжирские годы сам занимался активной, безостановочной, маниакальной охотой на сексуальную колониальную добычу. Правда, в его случае предметом педофильского интереса являлись не девочки, а мальчики.

Северная Африка открыла для Монтерлана необъятное царство пьянящей сексуальной свободы. Годы, проведенные там, определили его сексуальную ориентацию, которую впоследствии он сохранял, держа ее в тайне до самой смерти. Считается, что лишь три человека знали настоящего Монтерлана и его одержимость мальчиками. Случай Монтерлана свидетельствует сразу о двух фактах: во-первых, что наряду с коммерческой выгодой и национальной славой важным стимулом длившейся десятилетия деятельности Франции в колониях являлись сексуальные связи, и во-вторых, что французские колонизаторы предпринимали ревностные ханжеские попытки опровержения таковых связей.

Монтерлан был одной из самых интересных и тревожных литературных фигур во Франции XX века, блестящим охотником за приключениями и романистом, получившим практически все высшие награды, какие только могла вручать Французская республика. Он был удостоен ордена Почетного легиона, а в 1960 году стал членом сверхпрестижной Французской академии, пополнив тем самым количество “бессмертных” представителей французской культуры. Его биография как будто вобрала в себя элементы биографий Хемингуэя, Ницше и Муссолини. Одно из его первых произведений – “Погребальная песнь в честь павших при Вердене”, прощальная речь о солдатском героизме: сам Монтерлан был ранен на Первой мировой войне и получил награду, будучи еще совсем молодым человеком.

Прежде всего Монтерлан восхвалял мужественность и презирал все, что казалось ему чересчур женственным в европейской среде. В юности он учился искусству корриды и однажды, упражняясь на ферме в Испании, получил удар рогами. И, что менее похвально, наряду с несколькими другими писателями своего поколения, наиболее заметными из которых были Луи-Фердинанд Селин и Робер Бразильяк, он приветствовал разгром Третьей республики нацистами в 1940 году, хотя не столько по причине явной симпатии к нацистам, сколько по причине, как выразился один критик, своего родства с “эстетикой фашизма”. Французская демократия представлялась Монтерлану чем-то вроде женской заурядности, или, как он сам выразился в речи 1938 года, “моральным кодексом продавщицы”.

Для описания того, что Монтерлан считал высшим человеческим свершением, он использовал понятие “бессмысленное служение”. Он имел в виду желание человека погибнуть за дело, в которое тот не верит, сознавая, что истинное величие обрести невозможно: пожалуй, глупейшая, напыщенная идея, нелепое ницшеанство. Такой же нелепостью кажется и деятельность Монтерлана во время немецкой оккупации: он сочинял пьесы, которые ставились в театре “Комеди Франсэз”, а кроме того, выказал дурной тон, рассуждая в финансировавшемся нацистами журнале La gerbe (“Ливень”) о “низших европейцах” – и это в то самое время, когда самозваная “высшая раса” истребляла евреев и других европейцев якобы “низшей породы”. После войны Монтерлана обвинили в сотрудничестве с врагом, хотя назначенный ему приговор оказался чересчур мягким, почти символическим: ему запретили публиковать свои произведения в течение одного года.