просчитал все ходы наперед, заставил поступить по-своему, еще бы и выгоду извлек… Стоп. А что если…? Ведь это же будет такой компромат на губернатора, если эта история всплывет! А ему как раз надо, чтобы спасти отца. Хотя… как там говорил Слава? У них теперь с Леонтьевым и так прекрасные отношения. Настолько прекрасные, что Вика отвечает на его звонки…

У меня тотчас во рту разливается горечь.

Но дело даже не в Вике. А в том, что Герман добился своего — приручил губернатора. Втерся к нему в доверие, сделал так, что тот в нем души не чает, если верить Славе. Хотя зачем ему врать?

И раз всё так, то отцу Германа теперь ничего не грозит. Во всяком случае пока у них такие теплые отношения. И уж конечно, он не стал бы их рушить и рисковать свободой отца ради Юльки, совершенно незнакомой ему девчонки. Ему ведь в принципе никогда не было дела до чужих людей. А уж если при этом на кону жизнь его близкого…

Нет, он — теперь часть их семьи и по другую сторону баррикад. И нам придется справляться самостоятельно.

***

У дверей отделения полиции Юлька вдруг паникует.

— Может, ну его, а? Этих тварей все равно карма настигнет рано или поздно. А я… как представлю, что меня сейчас начнут спрашивать, копаться… подробности эти все им рассказывать. А если следак будет мужик? Как такое мужику рассказывать?

— Понимаю, тяжело это всё, и решать, конечно, тебе, но… я с тобой, Юль. — На мгновение касаюсь ее руки.

— Спасибо, Лен, — сглотнув отвечает она, затем порывисто обнимает меня. Я глажу ее по голове, шепчу что-то успокаивающее.

Мы так стоим несколько секунд, пока на крыльцо не выходит покурить какой-то парень-полицейский.

Юлька отходит и с вымученной улыбкой говорит:

— Ну что, идем? Покажем этим ублюдкам!

Мы заходим внутрь. Останавливаемся возле окошка дежурного, ждем, пока он договорит по телефону. И с каждой секундой, если честно, решительность тает. Дежурный принимает чей-то вызов, потом передает адрес по рации. И только затем обращается к нам чуть ли не с наездом:

— Чего хотели?

Рядом с нами останавливаются трое: тот, что курил на крыльце, и двое других полицейских. И начинают громко обсуждать с хохотом какое-то дело:

— Это баба уже всех достала хуже чумы… ходит и ходит, ноет и ноет… Так и хочется ей сказать, я б на месте твоего мужика вообще тебя бы нахуй прибил… или сам вздернулся…

Мы с Юлькой переглядываемся. Вижу в ее глазах панику, и прекрасно ее понимаю. Здесь ведь она сочувствия не встретит, а, скорее всего, столкнется вот с таким же отношением.

— Ну? — раздражается дежурный.

Из-за их хохота он плохо слышит Юльку и просит говорить громче. А она и без того ужасно нервничает. Оглянувшись на троицу за спиной, тем не менее повышает голос.

— Я хочу подать заявление! Меня изнасиловали!

Дежурный, вздохнув, снимает трубку телефона.

— Юрец, тут к тебе. Износ… ага… Давай.

Затем обращается к Юльке.

— А вторая? — кивает на меня. — Тоже изнасиловали?

— Это свидетель.

— Ну-ну. Прямо по коридору и налево. Двадцать первый кабинет.

Нужная дверь в самом конце коридора. И мы обе на пару секунд замираем, переводя дух, прежде чем войти.

— Боюсь, — шепчет Юлька.

— Не бойся, — шепчу в ответ я. — Хуже уже не будет.

— Если б с Ником что-то было, меня бы уже искали, да?

— Тебя бы уже нашли.

С шумом выдохнув, она толкает дверь, я захожу следом.

Кабинет оказывается совсем тесным — три стола, шкаф и совершенно негде развернуться. Подоконник завален папками и бумагами, оттого, может быть, кажется, что здесь мрачно и захламлено, что ли.

— И кого у нас изнасиловали? Неужто обеих? — зевнув, спрашивает следователь, мужчина лет тридцати. У него соломенные волосы и голубые глаза. И он похож на бабушкиного любимого актера Питера О’Тула.

За другими столами пока пусто.

— Нет, только меня, — говорит Юлька.

— Я — свидетель, — добавляю я, стараясь держаться спокойно. Юльку же, бедную, почти трясет.

— Ну тогда подождите в коридоре, свидетель, — указывает он на дверь. — Ну а вы проходите, раз уж пришли… Садитесь…

Я жду Юльку под дверью, подпирая стену. Жду десять минут, двадцать, час. Пробую прислушаться, но оттуда доносится лишь невнятный бубнеж.

Мимо проходят люди, на меня никто не обращает внимания. Хорошо, что у меня сегодня нет уроков. Впрочем, появиться в школе я все равно должна была бы, но явно не успею. Пишу Олесе Владимировне сообщение с извинениями, отправляю, и тут выходит Юлька. Измученная, глаза красные, влажные, будто плакала.

Сразу за ней выходит и следователь. Он тоже выглядит нервным. Во всяком случае не таким лениво-расслабленным как час назад.

— Подожди немного, постой тут… позвонить надо… позову, — говорит он мне и закрывает дверь, щелкнув замком.

— Ну что? Как? Приняли заявление? Что он сказал? — спрашиваю я Юльку в то время, как она в изнеможении приваливается спиной к стене и смыкает веки.

— По-моему, он обоссался, — произносит она.

— В смысле?

Юлька открывает глаза, скашивает на меня взгляд.

— В переносном, конечно. Очканул он, когда я сказала, кто это был. Он и сначала-то не шибко рвался разбираться… Такие вопросы мне задавал и таким, блин, тоном, будто я сама во всем виновата. Ну, знаешь, типа, знала ли я его, сама ли его позвала, пила ли я с ними… Говорю: да, знала, да, позвала, да, пила. У меня так-то день рождения. И он так мерзко ухмыляется и говорит: ну-ну, всё ясно. Хрена ли ему ясно? А потом такие стал подробности выспрашивать… больной… Ну, правда, список свидетелей записал, ну кроме тебя, в смысле… И сказал, что надо на освидетельствование ехать. Это на Сухэ-Батора аж. Вот, — Юлька протягивает мне какую-то бумажку. Это направление на судмедэкспертизу. — Поедешь со мной?

— Конечно. А что потом?

— А потом он такой со смешком: Леонтьев, значит? Прям как наш губернатор. И я ему: это его сын. Он, знаешь, сразу улыбаться перестал. Захлопал глазами и переспрашивает: что? Я: это сын губернатора, а второй — Никита Кокорин — сын прокурора области. У него там чуть тик не начался. Проморгался и такой: это шутка? Я: нет. Он тогда чуть ли не заявил, что я гоню. Такие люди и в общаге? А, может, это я все придумала, чтобы оклеветать их? Я ему: у нас в общаге есть камеры. На входе точно есть и на первом этаже. Смотрите, типа. И он сразу давай как-то юлить. Не понравилось мне, короче. Но