— Может, мне к ним еще раз сходить, — предложил Володя.

— Сходи, только не забудь бронежилет, — хмыкнул Леший.

Готье в разговоре не участвовал, и Ингрид вообще показалось, что ему это все глубоко безразлично. И это было, по мнению Ингрид, совершенно объяснимо. Вряд ли Готье вообще особенно интересовался ею, Элизой. Она была не больше, чем винтик в их музыкальной машине, она жала на клавиши. Готье осозна́ет, что ее нет, только когда она не придет на репетицию или на концерт. И даже тогда, Ингрид была уверена в этом, он только пожмет плечами и скажет, что им нужен новый клавишник. Ингрид уже думала, кого бы можно было попробовать пригласить.

А пока Готье сидел в студии и играл что-то на гитаре. Он был печален, но это было его естественное состояние, Ингрид давно привыкла к его необъяснимым приступам грусти. Он часто бывал печальным без причины, это было как часть его странной, непредсказуемой натуры. Точно так же он мог ни с того ни с сего вдруг начать петь, смеяться и заряжать своей энергией всех вокруг.

Ингрид бросала на него короткие, полные любви взгляды. Она хотела сделать его таким счастливым, каким он не мог быть от природы. Чтобы улыбка не покидала этих красивых, тонко очерченных губ.

Печаль Готье на самом деле была связана исключительно с Элизой. Пока все обсуждали варианты побега и спасения «рядового Райана», Готье отошел в студию, плотно прикрыл за собой стеклянную, звуконепроницаемую дверь и набрал телефонный номер Элизы. Все услышанное обеспокоило его. То, что Элиза не приедет завтра же на репетицию, потрясло его. Он не рассматривал до этого момента такой возможности — что́, если завтра она не придет. Два года она тихо и незаметно появлялась рядом, и стоило обернуться, всегда можно было встретить взгляд ее пронзительно-голубых глаз. Он так привык к этому, что воспринимал это как должное. Элиза была часть его жизни, она просто была здесь, и все, и нигде больше.

— Алло! — раздался чей-то громкий, властный голос в телефонной трубке. Скорее всего — самой бабушки. Готье замер, не представляя, что можно сказать. — Алло, это кто? Сони нет, ее не будет. Не звоните ей больше.

Возникла длинная пауза, Готье молчал. На другом конце провода вздохнули, и тот же голос добавил:

— Я вас предупредила. Пеняйте на себя.

Готье услышал щелчок, потом соединение оборвалось. Он пытался перенабрать номер, но больше уже никто к телефону не подошел. Ни в тот, ни в другой день. Несколько дней — сплошная тишина. Готье понял, что, скорее всего… телефон отключили.

Он не знал, что делать дальше. На него навалилась странная, давящая пустота, и он уже не хотел ни играть, ни писать. Им завладела хандра, как облако, и в последующие сорок дней он просто ходил, спал, иногда ел, спокойно слушал болтовню Ингрид и даже иногда улыбался и кивал в соответствующих местах. Готье просто ждал чего-то, как бы поставил себя на паузу. То, что ему так плохо и пусто без Элизы, удивило его и обеспокоило.

А потом вдруг от Володи стало известно, что Элизу реально держат взаперти и под круглосуточной охраной, что все очень, очень серьезно. Ее родители — дипломаты, и они хотят увезти ее в Новую Зеландию. Чуть ли не навсегда, в любом случае, очень и очень надолго. Все плохо, но сделать ничего нельзя. Она уезжает. И даже на его попытки увидеться с ней Володе пригрозили милицией.

Готье слушал все это в оцепенении, внешне даже без интереса, и только паника в глазах и легкая бледность лица могли бы выдать его чувства. Но никто на цвет его лица не смотрел, все слушали Володю и то, как он героически сражался с Сониной бабушкой и мамой. Он остался, он не ушел. Он пытался дождаться Соню, чтобы та вышла на лестничную площадку. Он сидел на лестнице около дверей Сониной квартиры около двух часов, а через «глазок» ее двери на него то и дело смотрели чьи-то глаза.

Через два часа двери бастиона пали, раздался звук открываемого замка, и из квартиры вышла заплаканная женщина — крашеная блондинка с очень усталым и опухшим лицом, со следами вчерашней косметики. Она жалобно посмотрела на Володю и попросила его уйти. Сообщила, что у Сони завтра самолет, билеты куплены и все уже устроено и решено. Сказала, что Соня сама хочет ехать. Что там ей предложили учиться в международном музыкальном университете, даже назвала его по имени — что-то сложное на иностранном языке.

— Но я не верю, что она хочет уехать. Все бросить?! — воскликнул Володя.

— Вы должны понять, такая возможность выпадает раз в жизни. И неужели же из-за какой-то музыкальной группы Соня должна рисковать своей карьерой? Всем будущим? Вы бы взяли на себя такую ответственность?

— Я… я не знаю, что сказать, — растерялся Володя.

— Нас даже согласились принять в ноябре, потому что Соня — она же талантливая, для нее делают исключение. Вы же хороший мальчик, вы ее любите, я знаю. Вы бы не сидели тут все это время, если бы это было не так. Но это же для Сониного будущего. Вы же знаете, как она любит музыку. Она очень способная, а там перед ней откроются концертные двери всего мира. Ей нужно учиться!

— Да, — кивнул Володя, сглатывая слезы.

Все сказанное было ложью с первого до последнего слова. Мама Сони все это придумала, прямо на ходу. Она импровизировала. Особенно большая ложь крылась в словах «Соня любит музыку», но это была ложь ненамеренная. И мама Сони, и бабушка, и сам Володя считали эти слова чистой правдой. Только Готье иногда замечал что-то в Сониных глазах, что удивляло его и наводило на мысли, навеивало сомнения в ее любви к сочетаниям звуков. Но Володя — не Готье.

Он кивнул и сделал шаг назад, вниз по лестнице. Мама выдохнула с облегчением.

— Соня позвонит вам из Веллингтона. Она переживает, потому что боится, вы сочтете ее предательницей. Но ведь это не так. Она просто запуталась, и ей так мало лет! Она должна думать о себе. Вы не будете ей мешать?

— Не буду, — вздохнул Володя, обернувшись.

А потом он ушел, а Алена вернулась в квартиру, где Соня сидела в гостиной перед телевизором, уставившись невидящим взглядом в пустоту. Соня с удивлением осознала, что начинает ненавидеть мать.

— Ты должна поехать со мной. Должна! — крикнула мать, натолкнувшись на ярость в глазах дочери.

— Нет.

— Должна.

— Нет! НЕТ! — крикнула Соня.

Но мать проигнорировала этот взрыв эмоций. Прислушиваться к мнению дочери сейчас не входило в ее планы. У нее были свои мотивы.

— Ты понимаешь, что отец уйдет от нас к этой испанке чертовой? Я даже не знаю, кто она. Он уже звонил, сказал, что, когда я вернусь, нам нужно серьезно поговорить. Ты знаешь, что это за разговоры? Ты хочешь потерять отца? При тебе он изменится, он не сможет разрушить нашу семью. Поэтому ты должна поехать. Ты должна помочь мне его вернуть, Софья. Пора уже вырасти и поумнеть. Это же твоя семья! — настаивала мама. — Все, разговор окончен!

Соня отвернулась и горько усмехнулась. Можно ли считать разговором то, что происходит между ними? Вряд ли.