— Возможно, — задумчиво протянула бабушка. — Я и не говорю, что она плохая девочка. Но если что-то не по ней — она сделает все так, как нужно ей. Уж в этом ты не сомневайся.

— Не понимаю, не понимаю! — мотала головой Алена. — Она же всегда была такая… тихая, послушная. Никогда не была… Это он ее испортил, я уверена!

— Во всем виноваты мужчины, верно? — Бабушка вздохнула и встала. — Но наша тихая девочка сейчас вообще неизвестно где, и надо что-то решать. Она свое мнение высказала, так что тебе придется лететь обратно одной.

— Нет!

Алена отвернулась к стене, зрачки ее расширились от ужаса. Она сидела и теребила в руках паспорт и билеты в нерешительности, так как у нее тоже были обстоятельства. Дочь должна была вернуться. Должна была полететь с ней.

— А ты сможешь перенести вылет? — спросила бабушка.

— Не знаю. — Алена растерялась. — Вряд ли. Кажется, у меня не такой тариф. Или это будет стоить каких-то сумасшедших денег.

— Деньги, деньги… Тогда надо ехать. — Бабушка покачала головой и направилась к двери.

Алена, бледная и потерянная, поплелась следом. Такси все еще стояло внизу со всеми их вещами, и счетчик тикал.

— У Володи любовница, — сказала наконец Алена.

Лифт подъехал, громыхая своими старыми тяжелыми металлическими дверями. Сквозь сетку лифтовой шахты были видны толстые резиновые шнуры, металлические троссы.

Бабушка обернулась к невестке:

— Что?!

— У него любовница. Он хочет уйти к ней. Она из Новой Зеландии, и это очень серьезно, очень плохо. Он не приходит ночевать, а что, если он там останется? Ведь и вы его не увидите! Все же рухнет! — Алена, запинаясь от волнения, частила. Она постаралась напугать старую женщину, ей был нужен союзник, он был нужен ей во что бы то ни стало. Она просто не была готова остаться один на один со своей проблемой и со своей жизнью, если уж быть до конца честной. Взрослая дочь, молчаливо исчезающая неизвестно где, муж, тоже призрачный, тоже уже почти что похожий на воспоминания, пустой тихий дом. Так много тишины, и никому нет никакого дела до нее, до Алены.

— Что же ты молчала? — спросила бабушка, бледнея.

Но ответ был не нужен, он был очевиден, явственно проступал вместе с румянцем стыда.

Бабушка прислонилась к стене и устало закрыла глаза. Слишком много всего сразу. Потом она встряхнулась:

— Соня сбежала. И уж если она сбежала, мы ее не найдем, это точно, — сказала она, открывая двери лифта.

— Почему?

— Потому! — отрезала бабуля. — Если бы я решила убежать, никто и никогда бы меня не нашел, а она уж точно не глупее меня, я тебя уверяю. И не трусливее. Ты бы видела ее лицо, когда на вокзале она упала в обморок. Мнимый, кстати.

— Может, тогда вы полетите со мной? — запаниковала Алена. — Может, хотя бы ему позвонить?

— Никому не надо звонить! — замотала головой бабушка.

Она была близка к тому состоянию, в котором небезызвестный Пилат Понтийский умыл руки, и все же что-то останавливало ее. Все же эта Ленка была ее семьей, и Соня тоже, так что в миллионный раз за жизнь нужно было брать все в свои руки и решать все. Решать все вопросы. Связываться с Соней ей больше не хотелось. В конце концов, насильно мил не будешь. И разве они не сделали все, что могли? Что выросло — то выросло, кто ж знал, что она — такая. Хотя… в чем-то Соня оказалась очень похожа на нее, на бабушку, и кто виноват, что эти черты — это упрямство, эта цельность, эта расчетливость — были теми качествами, которые бабушка старалась в себе не замечать. Они были, она знала об этом и доставала их из чемоданчика, спрятанного в дальней кладовой, только в случаях крайней необходимости. Как сейчас, когда ее сын был близок к тому, чтобы порвать с женой и, что куда более важно, с родной страной и остаться жить среди чужих зеленых полей и заснеженных гор. И уж тут любые средства, знаете ли… Все, что угодно. Как и Соня, бабушка приняла решение и готова была теперь неуклонно следовать ему. Яблоко от яблони… Бабушка была уверена, что с Соней все будет хорошо. Сейчас надо решать более насущные проблемы.

— Ты улетишь — она вернется. Она просто не хочет улетать, и все. И хотим мы этого или нет, нам придется это принять. Не потому, что я это одобряю, поверь. Просто… а какой у нас выбор? Мы с тобой сидим тут одни, что мы можем сделать? Так что сейчас надо ехать в аэропорт, пока ты сама не опоздала.

— Но… но что же будет? — Зрачки Алены расширились, она представила, как завтра она прилетит в Веллингтон, к Сониному отцу, одна. Что она скажет? Что он сделает? Что будет дальше? Как она могла, как посмела эта девчонка!

И в глубине материнского сердца зашевелилась нехорошая, недопустимая и ненормальная злость, такая, словно во всех ее бедах без исключения была виновата Соня. Это, конечно же, было не так. Но Алена Разгуляева чувствовала иначе, а чувства — сильная вещь, пойди справься с ними. Алена принялась бормотать, что раз так — она знать ничего не хочет об этой маленькой мерзавке, что ей тоже будет теперь наплевать на ее судьбу и что она — неблагодарная тварь, и дрянь, и слова доброго не стоит.

— Ну-ну! — успокаивала ее бабушка. — Не говори так. Потом будешь жалеть.

— Не буду! — всхлипнула Алена.

Конечно, потом она пожалеет буквально о каждом сказанном в запале слове, но потом. А сейчас ее ждал самолет, ждал непростой разговор с мужем и туманное будущее, рассеять которое она не смогла, хоть и пыталась.

— Позвони, как долетишь! — попросила бабушка, захлопнув дверь такси. — Я уверена, что она уже вернется к тому моменту.

— Мне все равно! — отрезала Алена, хоть это и было совсем не так. — Пусть делает, что хочет.

— Не горячись, — посоветовала свекровь. Проводив машину долгим взглядом, она села в другое такси и поехала к себе, в Лефортово. Ей нужно было срочно поднять кое-кого по своим старым связям, обсудить сложившуюся ситуацию. Нужно было сделать пару срочных звонков.

* * *

Если хочешь спрятать что-то понадежнее — клади это прямо у всех под носом, и это будет сохраннее всего. Почему люди склонны к такой непростительной беспечности, почему они настолько невнимательны, неизвестно. Впрочем, психологи, которые вообще умеют объяснять все, что угодно, говорят, что самые очевидные решения не приходят в голову людям только потому, что они никогда бы не сделали так сами. Ингрид, кстати, была прекрасно осведомлена об этом феномене человеческой психики и даже имела некий практический опыт. В ее квартиру около зоопарка однажды проникли грабители. Уж как они это сделали, с чего выбрали именно ее квартиру — кто знает. Известно только, что это было лето, жаркая пора отпусков и дачного отдыха, квартиры по выходным стояли пустыми, а воры в поте лица трудились, чтобы отработать все, что можно, пока не кончится короткое московское лето.

Ингрид тогда была вообще в Испании с Пушистиком в романтическом путешествии. У него там имелась вилла недалеко от Валенсии, маленькая, правда, и старенькая, но зато рядом с морем, в благополучном богатом квартале. А что старая — так в Испании любое строение моложе трехсот лет считается практически новым. Ингрид была в восторге. Пушистик тогда как раз был полон планов на музыкальное будущее своей красивой, яркой молодой любовницы. Он был на ней буквально помешан, носил ее на руках, терпел ее капризы, коих имелось в избытке, и заваливал цветами и дорогими подарками. Ингрид, полная радужных мечтаний, была беспечна и рассеянна, она не сомневалась в своем счастливом будущем и в собственной уникальности. Поэтому ни о каких мерах безопасности и речи не шло, она не задумывалась ни о каких рисках.