– Называть?

– Каким именем. Если ты не Мэтью Роуз Соренсен, то как мне к тебе обращаться?

– А, понял. Наверное, ты можешь звать меня Пи… – Я оборвал себя на полуслове. – Доктор Кеттерли называл меня Пиранези. Он объяснил, что это имя связано с лабиринтами, но думаю, он так надо мной насмехался.

– Возможно, – согласилась Рафаэль. – Это было бы в его духе.

Она немного помолчала и добавила:

– Хочешь знать, как я тебя нашла?

– Очень, – ответил я.

– Есть одна женщина. Вряд ли ты ее помнишь. Ее зовут Ангарад Скотт. Она написала книгу о Лоренсе Арн-Сейлсе. Шесть лет назад ты к ней обратился. Сказал, что тоже подумываешь написать книгу об Арн-Сейлсе. У вас был долгий разговор. Больше ты к ней не обращался. В мае этого года она позвонила в лондонский колледж, где ты раньше работал. Хотела выяснить судьбу книги – по-прежнему ли ты ее пишешь. В колледже ответили, что ты исчез; исчез почти сразу после разговора с ней. У миссис Скотт тут же включились тревожные звоночки – она ведь знала, что рядом с Арн-Сейлсом исчезают люди. Ты был четвертым – пятым, если считать Джимми Риттера. Так что она обратилась к нам. Тогда-то мы – я хочу сказать, полиция – впервые узнали о связи между тобой и Арн-Сейлсом. Когда мы поговорили с оставшимися людьми из его круга – Баннерманом, Хьюз, Кеттерли и самим Арн-Сейлсом, – стало ясно: что-то произошло. Тали Хьюз плакала и твердила, что очень сожалеет. Арн-Сейлс был в восторге от внимания к своей персоне, а Кеттерли врал через слово. – Она помолчала. – Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Немножко, – ответил я. – Мэтью Роуз Соренсен писал обо всех этих людях. Я знаю, что они связаны с Проро… с Лоренсом Арн-Сейлсом. Это он тебе сказал, где я? Он говорил, что скажет.

– Кто?

– Лоренс Арн-Сейлс.

Рафаэль мгновение переваривала услышанное.

– Ты с ним разговаривал? – спросила она таким тоном, будто этого не может быть.

– Да.

– Он приходил сюда?

– Да.

– Когда?

– Месяца два назад.

– И не предложил тебе помочь? Не предложил вывести тебя отсюда?

– Нет. Но скажу честно: если бы он предложил, я бы не захотел уйти. Я и сейчас не уверен, что хочу.

Из Первого восточного Зала в Первый Вестибюль влетела сова. Она опустилась на Статую высоко на южной Стене и осталась сидеть, смутно белея в Полутьме. Я видел мраморных сов – на многих Статуях они есть, – но с живыми до сих пор не встречался. Я уверен, что ее появление связано с приходом Рафаэль и уходом доктора Кеттерли: принцип Жизни пришел на смену принципу Смерти. События ускоряются, подумал я.

Рафаэль сову не заметила. Она сказала:

– Ты прав. Арн-Сейлс прямо сказал нам, что ты в лабиринте. И конечно… И конечно, мы подумали, будто он над нами издевается. Что тоже было правдой. Он действительно над нами издевался. Мои коллеги пытались что-нибудь из него вытянуть, потом бросили. Я рассуждала иначе. Я подумала: ему нравится говорить. Пусть говорит. В конце концов выболтает что-нибудь существенное.

Она тронула пальцем блестящее устройство, и оно заговорило надменным, тягучим голосом Арн-Сейлса:

– Вы думаете, мои слова про иные миры не имеют отношения к делу. А зря. В них-то и разгадка. Мэтью Роуз Соренсен попытался войти в иной мир. Если бы не это, он бы не «исчез», как вы выражаетесь.

Голос Рафаэль ответил:

– Он исчез из-за этой попытки?

– Да. – (Снова Арн-Сейлс.)

– Что-то произошло с ним во время… во время ритуала? Почему? Где эти ритуалы проводятся?

– Вы думаете, мы проводили ритуал на краю пропасти и Мэтью Роуз Соренсен просто сорвался вниз? Нет, ничего подобного. К тому же ритуал совершенно не обязателен. Я так никогда к нему не прибегаю.

– Но для чего вообще он в этом участвовал? В ритуале или что еще там было? – спросила Рафаэль. – В его работах нет и намека, что он верил в ваши теории. Собственно, из них следует прямо противоположное.

– А, «вера». – Арн-Сейлс ехидно подчеркнул голосом это слово. – Почему все убеждены, что это вопрос веры? Ничего подобного. Пусть «верят» во что угодно. Мне глубоко безразличны их взгляды.

– Да, но если он не верил, то зачем вообще стал в этом участвовать?

– Потому что у него есть мозги. Он видел, что я – один из величайших умов двадцатого столетия. Возможно, величайший. И он хотел меня понять. Оттого и попытался войти в иной мир – не потому, что верил в существование этого мира. Нет, он думал, что сама попытка даст ему заглянуть в мое мышление. В меня. И вы сделаете то же самое.

– Я? – В голосе Рафаэль сквозило изумление.

– Да. И ровно потому же, почему это сделал Мэтью Роуз Соренсен. Он хотел понять меня. Вы хотите понять его. Настройте свое восприятие, как я сейчас скажу. Выполните действия, которые я опишу, и узнаете.

– Что я узнаю, Лоренс?

– Вы узнаете, что случилось с Мэтью Роузом Соренсеном.

– Так просто?

– О да. Так просто.

Рафаэль тронула устройство. Голоса умолкли.

– Я решила, отчего бы не попробовать. Возможно, я пойму, что ты думал в момент исчезновения. Арн-Сейлс рассказал, что надо делать, как вернуться к дорациональному мышлению. Он пообещал, что я увижу вокруг пути, и объяснил, какой выбрать. Я думала, он говорит о метафорических путях. И меня потрясло, когда пути оказались самые буквальные.

– Да, – сказал я. – Мэтью Роуз Соренсен был потрясен, когда сюда попал. Потрясен и напуган. А потом он заснул, и родился я. Позже я нашел у себя в Дневниках записи, и они меня напугали. Я думал, будто писал их в помрачении рассудка. Теперь я понимаю, что это слова Мэтью Роуза Соренсена и в них он описывает Иной Мир.

– Да.

– А в Ином Мире есть много разного. Здесь слова «Манчестер» и «полицейский участок» лишены смысла. Поскольку здесь такого нет. Слова «река» или «гора» имеют смысл, но лишь потому, что такое изображено в Статуях. Полагаю, что в Ином Мире они существуют. Статуи в этом Мире изображают то, что есть в Ином Мире.

– Да, – сказала Рафаэль. – Здесь ты можешь увидеть лишь изображения реки или горы, но в нашем мире – в ином мире – ты увидел бы настоящую реку и настоящую гору.

Слова эти меня задели.

– Не понимаю, почему ты говоришь, что в этом Мире я могу видеть «лишь» изображения, – произнес я немного резко. – Слово «лишь» подразумевает сравнение в пользу чего-то одного. У тебя получается, будто Статуя каким-то образом ниже того, что она изображает. Я так не думаю. Я бы возразил, что Статуя выше изображаемого, Статуя совершенна, вечна и не подвержена тлению.