— Созванивались — это неточное слово. Лев иногда звонил мне, — терпеливо отражала его нападки Марина.

— Лев?!

— Ну что ты придираешься по мелочам!

— Почему же ты от меня скрывала, что поддерживаешь контакты с Дурмановым?!

— Потому что знала: ты воспримешь это неадекватно. Наши разговоры были чисто деловыми, и у меня нет причин оправдываться перед тобой. Дурманов предлагал мне попробовать что-то сделать на телевидении, причем в самых разных программах, а потом он вдруг позвонил и сказал, что у него безвыходное положение: одна из сотрудниц сломала ногу…

— Пороги канала НРТ обивают десятки безработных профессионалов, а у него безвыходное положение! — вставил Калачников.

— …и эту сотрудницу надо кем-то заменить. Я, по мнению Дурманова, подхожу для этого идеально.

— Но ведь ты же ненавидела телевидение, разве не так?! А помнишь, что ты мне говорила о российском шоу-бизнесе?! Нет-нет, ты вспомни! — Петр стал на память цитировать ее: — «Эти люди не оставят после себя ничего, что было бы отмечено печатью таланта, — ни одного гениального фильма, ни одной песни, ни даже одной-единственной запомнившейся всем фразы!» И ты хочешь быть в этой компании?! Тебя соблазняют лавры этих мальчиков и девочек, которые сносно поют, сносно танцуют, сносно катаются на коньках и ничего не умеют делать по-настоящему?! Ничего такого, от чего сердца зрителей могут разорваться на куски, от чего они будут навзрыд плакать или смеяться, как дети!

Марина покраснела, так как ей надо было опровергать свои же слова.

— Я бы никогда не приняла предложения Дурманова, если бы речь шла о какой-то другой передаче. Но «По душам» — действительно хорошая программа. С ее помощью можно поднимать очень серьезные социальные проблемы, напрямую взывать к людской чести и совести.

Последняя фраза подействовала на Калачникова, как удар плеткой. Он сел в кровати еще выше.

— Только, пожалуйста, не говори это мне — человеку, появлявшемуся в ящике изо дня в день больше двадцати лет! — возопил Петр, ударяя себя в грудь. — Ничем другим, кроме саморекламы, люди на телевидении не занимаются! Никто из них, говоря самые весомые, трогательные слова, не думает о том, как они отзовутся в других сердцах, их заботит лишь, как это смотрится на телеэкране, как вырастут их рейтинги и соответственно гонорары. Помнишь, я тебе рассказывал, как участвовал в одной телевизионной игре во Франции?

— В «Форте Баярд»? — уточнила она, сводя к переносице свои тонкие брови.

— Нет, в другой, — нетерпеливо замотал он головой и запричитал: — Господи, сколько же такого дерьма было в моей дурацкой жизни! Короче, там мы бегали через цирковую арену с ведрами — соревновались, кто больше перенесет воды, а за нами гонялся здоровенный черный бык с длинными изогнутыми рогами. Представь всю абсурдность этой картины! Так вот, бык распорол мне своим рогом лодыжку, и я этому был несказанно рад! Знаешь почему? Потому, что в окончательный вариант передачи вошел полутораминутный кусок, где мне обрабатывали рану и бинтовали ногу. Представь, меня показывали целых полторы минуты — больше, чем любого другого участника программы! Я был от этого в восторге! Ты хочешь стать такой же ненормальной?! Тебе хочется быть среди тех, кто ради лишней минуты в кадре готов получать травмы и даже показывать свои трусы?!

— При чем тут трусы?! — опять нахмурилась она.

— Я говорю это образно, — завилял Петр. — Так тебе хочется быть такой же ненормальной?!

— Лев сказал… — Она осеклась. — Дурманов сказал мне, что собирается сделать с моей помощью по-настоящему серьезную передачу…

— Хочешь, я скажу, чего он действительно желает?! — перебил ее Калачников.

— Ну?

— Залезть тебе под юбку!

— Выбирай выражения! — вспыхнула Марина.

— Тебя не устраивает форма? Хорошо, скажу иначе: он вознамерился добраться до твоего нежного цветка! Собрать с него всю пыльцу!

— Пошляк! — воскликнула Марина. — Я пойду. — Громыхнув стулом, она поднялась и решительно направилась к двери, но потом вернулась, чтобы положить на тумбочку пакет с фруктами. — Выздоравливай.

— Еще только два слова, ну пожалуйста! — попросил ее Калачников, и хотя она остановилась, но на стул уже не села. Петру этого было достаточно, он стал быстро говорить: — Мы живем в ужасное время. Всеми нами манипулируют сейчас больше, чем когда-либо в истории человечества. Нам указывают, что мы должны есть, пить, на чем спать, ездить, в каких домах жить, каких ценностей придерживаться. И главным инструментом этих манипуляций является телевидение, где существует всего несколько мерзавцев — чертовых продюсеров, определяющих буквально все. Для этих людей не существует морали, потому что главное для них — получить прибыль, для них все определяется рублем, долларом, евро. Раньше хотя бы искусство было немного свободным, но теперь и оно полностью взято продюсерами под контроль. Теперь снимают фильмы, печатают книги, устраивают выставки только в том случае, если они окупаются, спонсоров полностью вытеснили продюсеры. А продюсерское искусство — это наше общее проклятие. Это конец цивилизации! Продюсеры скоро превратят всех нас в стадо муравьев, где будут самые примитивные, низменные развлечения и где все будут похожи друг на друга как две капли воды!

— Ты так говоришь о продюсерах только потому, что ненавидишь Дурманова, — возразила Марина.

— Это не я его ненавижу, это он ненавидит всех нас. Я вообще думаю, он взялся за тебя лишь по той причине, что ты была не похожа на других женщин, что ты еще не была в стаде, и он решил это срочно исправить.

— Ты буквально брызжешь слюной! Я не хочу тебя больше слушать! — воскликнула она, открывая дверь.

Когда Марина ушла, Калачников долго лежал без движения, глядя невидящими глазами в потолок. Петр думал о том, что ему некого винить в случившемся с Волкогоновой. Все самое ужасное в ее истории он сделал сам, своими руками. Это именно он ввел Марину в мир шоу-бизнеса, пусть с заднего крыльца, но ввел, и держал ее в этой агрессивной среде до тех пор, пока она к ней не привыкла, пока ее иммунная система, предохранявшая от пошлости, не была подавлена, прорвана.

Да и он сам распространял вокруг себя лишь пошлость и убожество, калеча души многих людей, и Всевышний жестоко наказал его за это. Как какой-нибудь самовлюбленный сифилитик или прокаженный, Петр ради собственного удовольствия заразил смертельной болезнью самого дорогого человека, и теперь Марину не спасти. Бацилла шоубиза уже введена ей под кожу.

От отчаяния Калачников тихонько запел, почти заскулил припев из знаменитой песни Фрэди Мэркури: «Show must go o-o-on!», что означало: «Шоу должно продолжаться!» Глаза ему заволокло пеленой, потом Петр почувствовал соленый привкус слез на губах, и от осознания невосполнимости, бесконечности постигшей его утраты он окончательно разрыдался, все повторяя и повторяя знаменитый песенный припев, из которого теперь можно было разобрать только «…go o-o-on», «…go o-o-on…»