— И как они это восприняли?

— Все шестеро побелели от страха и пообещали отвести свои войска в течение недели.

Матерацци внимательно посмотрел на Випона:

— Может, нам в любом случае предложить им независимость, а заодно и кое-кому еще? Больно уж дорого обходится управление их территориями и наведение там порядка. Это пожирает больше, чем мы собираем в виде налогов, я не ошибаюсь?

— Близко к тому. Но в таком случае вам придется либо сократить армию, получив огромное количество рассерженных солдат, которые станут без дела рыскать по стране, навлекая неприятности на нашу голову, либо платить им из своего кармана.

Матерацци хмыкнул:

— Меж двух огней?

— Именно, мой Лорд. Но если вы хотите, чтобы я всерьез рассмотрел вопрос о…

— Почему вы забрали мальчишку, который сломал мой меч?

Внезапная перемена темы была излюбленной тактикой Матерацци, призванной обескуражить собеседника, который его раздражал.

— Я отвечаю за безопасность в городе.

— Вы отвечаете за все, что чревато беспорядками, но вы не полицейский. Это не имеет к вам никакого отношения. Он сломал мой меч, который бесценен, и серьезно ранил моего племянника и четырех сыновей членов двора. Они жаждут его крови, и, я бы сказал, не без оснований, но главное — его крови жажду я.

Випон задумчиво произнес:

— Может быть, Лезвие еще можно починить?

— Вы ничего в этом не смыслите. Не притворяйтесь, что это не так.

— И в самом деле не смыслю, но знаю человека, который смыслит. Префект Уолтер Каталка только что вернулся из своей миссии в Райбене.

— Почему он не доложил мне о своем возвращении?

— Он совсем плох — скорее всего, и года не протянет.

— А какое отношение все это имеет к моему мечу?

— В докладе Каталки есть большой раздел, посвященный райбенскому искусству работы с металлом. Он пишет, что никогда не видел подобного мастерства. Я немного поговорил с ним, и он сказал, что, если Лезвие в принципе поддается починке, то это под силу именно райбенским оружейникам. — Випон сделал паузу. — Разумеется, это будет сделано под мою ответственность и за мой счет.

— Почему? — поинтересовался Матерацци. — Что для вас значит этот мальчишка, если вы готовы взять на себя такие хлопоты и расходы?

— В вашем вполне понятном раздражении, вызванном тем, что случилось с бесценной вещью, и ранением вашего племянника, вы, если позволите мне быть откровенным, не обратили внимания на тот факт, что четырнадцатилетний подросток сумел одолеть живую легенду — пятерых самых многообещающих воинов Матерацци, включая того, который должен, как предполагается, стать величайшим воином поколения. По-вашему, это не заслуживает самого пристального внимания?

— Тем более от него надо избавиться.

— А не хотите узнать, как он приобрел свой удивительный дар?

— Ну и как?

— Этого молодого человека, Кейла, обучили Искупители из Святилища.

— Они никогда не доставляли нам хлопот.

— В прошлом — нет, но, судя по тому, что рассказал мне этот юноша, за последние семь лет в жизни Святилища произошли большие перемены. Теперь они обучают гораздо больше солдат и делают это гораздо более жестко.

— Вы боитесь, что они могут напасть на нас? Это будет большой глупостью с их стороны.

— Во-первых, опасение по поводу таких вещей входит в мои обязанности. Во-вторых, вспомните, сколько королей и императоров думали то же самое о вас тридцать лет назад.

Матерацци вздохнул, и вздох этот был полон раздражения и тревоги: да, строительство его великой империи сопровождалось священным кровавым террором, но следовало признать, что за последние десять лет мира Маршал утратил охоту к войнам. Безжалостный воин, чье имя некогда было синонимом ненасытного завоевателя, превратился в человека, уже покидающего пределы среднего возраста и мечтающего о спокойной жизни: о том, чтобы никогда больше не нужно было замерзать от холода сегодня и умирать от жары завтра и чтобы никогда больше не нужно было дрожать от страха при мысли — Маршал как-то спьяну поделился с Випоном этой жуткой картиной, — что какой-нибудь крестьянин с распухшими суставами, которому неожиданно повезет и он сподобится, удачно нанеся удар, вспороть Маршалу живот, начнет размахивать его кишками, намотанными на кривой садовый нож.

Маршал никогда и никому в этом не признавался, но истинная ненависть к войне поселилась в нем после той зимы, которую, умирая от голода, он провел среди льдов Штетла, дойдя до того, что питался останками своего любимого полкового сержант-майора.

— Ну, и каков ваш план? Уверен, что он у вас уже созрел, и хорошо бы, чтобы он дал мне возможность утихомирить моего брата, бушующего из-за Конна.

Випон положил на стол перед Маршалом письмо. Оно было от Конна Матерацци. Маршал вскрыл письмо и начал читать. Закончив, он положил его обратно на стол.

— Конн Матерацци обладает множеством великолепных качеств, но я никогда не подозревал, что среди них числится благородство.

— Ваше знание человеческой натуры, Маршал, пример для всех нас. А как насчет тщеславия? Я переговорил с Конном и обратил его внимание на то, что наказать Кейла за победу над ним означало бы выставить его самого в смешном свете. Он согласился.

— Нельзя допустить, чтобы этот ваш мальчишка слонялся по Мемфису. Отцы города этого не потерпят, да и я тоже. Не хватало еще, Випон, чтобы подумали, будто я на все закрыл глаза.

— Разумеется, нет. Но все знают, что он в тюрьме. Если он сбежит, гнев падет на мою голову.

— Вы хотите его освободить?

— На самом деле нет. Мальчик обладает уникальным Даром, не говоря уж о том, что он и его друзья — незаменимые для нас источники сведений об Искупителях и их намерениях, а уж о замыслах Искупителей нам нужно знать как можно больше. Я вплотную занимаюсь этим, и мальчики нужны мне, чтобы проверять информацию, которую я получаю. Они слишком ценны для нас — ценны в гораздо большей степени, нежели любой меч или разбитые головы кучки испорченных буянов, которые получили то, что они с лихвой заслужили.

— Помилуй бог, вы бросаете мне вызов?

— Если вы недовольны мной, мой Лорд, я немедленно подам в отставку.

Матерацци опять раздраженно вздохнул.

— Вы в своем репертуаре! Опять! Никто пикнуть не может, чтобы вы не взорвались, как порох. Чем старше вы становитесь, Випон, тем нетерпимей.

— Приношу свои извинения, Маршал, — сказал Випон с притворным покаянием. — Должно быть, раны делают мой характер более скверным, чем мне хотелось бы.

— Вот именно! Мой дорогой Випон, вам следует быть осторожней. Вы прошли через тяжкие испытания, непомерно тяжкие. Я слишком долго держу вас у себя, это непростительный эгоизм с моей стороны. Вам нужно отдохнуть.