И как восхитительно, что его возросшая симпатия к ней была связана с их общим увлечением Лили Барт!

Привязанность Герти к подруге — чувство, которое научилось выживать на самой скудной диете, — превратилась в откровенное обожание с тех пор, как неугомонное любопытство Лили вовлекло ее в водоворот деятельности мисс Фариш. Однажды попробовав, каково на вкус милосердие, Лили почувствовала небывалый аппетит к добрым делам. Посещение «Девичьего клуба» стало ее первым соприкосновением с драматическими контрастами жизни. Прежде Лили всегда с философской невозмутимостью принимала тот факт, что существа, подобные ей, возвышаются на пьедестале, у подножия которого копошится темное людское месиво. За пределами маленького, ярко освещенного кружка, в котором жизнь достигла апогея цветения, лежало тоскливое и мрачное чистилище, будто зимняя слякоть вокруг жаркого жилища, полного тропических цветов. Это был естественный порядок вещей, и орхидеям, которые нежатся в искусственно созданном тепле, нет дела до ледяных узоров по ту сторону оконного стекла.

Но жить в холе и неге, имея абстрактные представления о нищете, — это одно, а столкнуться с человеческим воплощением нищеты — это совсем другое. Лили всегда представляла себе этих обделенных судьбой людей как безликую массу. Но оказалось, что эта масса состоит из отдельных жизней — бесчисленных центров ощущений, каждый из которых жаждет радости и отчаянно бежит от боли, эти пучки чувств заключены в формы, не так уж отличающиеся от ее собственной, глаза так же хотят сиять от счастья, а юные губы созданы для любви. Это открытие стало для Лили тем потрясением, тем всплеском сострадания, которое сместило ее представления о жизненных ценностях. Природа Лили не способна была полностью переродиться, она могла чувствовать нужды других только сквозь собственные, и любая боль проходила быстро, если только прекращалось воздействие на определенный нерв. Но на какое-то время она забыла о себе, погружаясь во взаимодействие с миром, столь непохожим на ее собственный. Свой первый взнос она пополнила личным участием в судьбе одной или двух самых симпатичных подопечных мисс Фариш, и неподдельный интерес и восхищение, вызванные у этих измученных тружениц ее присутствием в клубе, стали еще одной формой утоления ее ненасытного желания нравиться.

Герти Фариш не настолько хорошо разбиралась в человеческих характерах, чтобы распутать беспорядочное сплетение нитей, из которых была соткана филантропия Лили. Герти решила, что ее красавица-подруга движима теми же побуждениями, что и она сама, — обостренным нравственным чувством, которое заставляет настолько близко к сердцу принимать чужое страдание, что все остальные аспекты жизни меркнут и отдаляются. Герти жила, руководствуясь этой простой формулой, и без колебаний классифицировала состояние подруги как «душевную перемену», к которой ее приучило общение с бедными, и радовалась тому, что стала скромным посредником этого обновления. Теперь у нее был ответ злопыхателям Лили: она знает «подлинную Лили». А потом оказалось, что и Селден разделяет это знание, и от спокойного восприятия жизни ее метнуло к захватывающему пониманию ее безграничных возможностей, а ближе к вечеру это чувство усилилось, потому что Селден прислал ей телеграмму с просьбой пообедать с ним.

В то время как его просьба стала причиной счастливой и растерянной суматохи в маленьком хозяйстве Герти, Селден тоже неотвязно думал о Лили Барт. Дело, ради которого он прибыл в Олбани, не было настолько сложным, чтобы полностью занять его внимание, к тому же он обладал профессиональным умением не загружать без необходимости весь мозг, часть его оставалась свободной. Теперь эта часть, похоже, грозила стать размером с целое, и чуть ли не до краев ее заполнили впечатления минувшего вечера. Селден осознавал, что это за симптомы: он понимал, что расплачивается, а рано или поздно этот час настал бы, за добровольный отказ от некоторых вещей в прошлом. Он не хотел себя связывать, он не был вовсе неподвластен чувствам, просто, как и Лили, Селден был жертвой своей среды. Была крупица правды в его сказанных Герти Фариш словах о том, что он ни за что не женится на «милой» девушке: это прилагательное в словаре кузины означало некий набор утилитарных качеств, не допускавших такую роскошь, как очарование. А Селдену суждено было родиться у очаровательной матери: ее грациозный портрет в кашемировой шали, весь лучащийся радостью, до сих пор источал приглушенный аромат. Отец Селдена был из тех, кто преклоняется перед красивой женщиной: он цитировал высказывания жены, исполнял ее желания, только бы она вечно оставалась очаровательной. Деньги супругов не заботили, но презрение к ним выражалось в том, что они всегда тратили чуть больше, чем позволяло благоразумие. И если дом у них был довольно ветхим, то хозяйство велось с исключительным изяществом, на полках стояли самые лучшие книги, а на столе — изысканная посуда. Селден-старший знал толк в хорошей живописи, а его жена прекрасно разбиралась в старинных кружевах, и оба настолько сознательно ограничивали себя в покупках, что просто диву давались порой, откуда берется этакая гора счетов.

Многие друзья Селдена назвали бы его родителей бедняками, однако он вырос в атмосфере, где скудость средств ощущалась, лишь когда речь шла о бесцельных тратах, где то немногое, что имелось, было настолько хорошо и редкостно, что доставляло благородное утешение, где сдержанность сочеталась с элегантностью и миссис Селден ухитрялась носить старые бархатные платья так, что они смотрелись как новые. Мужчина обладает преимуществом раннего освобождения от принятых в семье взглядов на мир, и задолго до окончания колледжа Селден усвоил, что разнообразных способов обходиться без денег существует столько же, сколько и возможностей их потратить. К сожалению, он не нашел способа более приятного, чем тот, что был принят у него дома, и его отношение к женщинам было окрашено воспоминанием о той, единственной женщине, которая привила ему понятие истинных ценностей. Именно от нее он унаследовал отрешенность от денежной стороны жизни: стоическое небрежение к материальным благам и эпикурейское удовольствие от них. Жизнь, лишенная этих двух ощущений, казалась ему ничтожной, и нигде два компонента не смешивались так существенно, как в характере хорошенькой женщины.

Селдену всегда казалось, что опыт может предложить очень многое, помимо романтических отношений, хотя он мог живо представить себе любовь, которая разрастается и углубляется, пока не станет наконец главным фактом в жизни. Единственное, чего он не мог принять в отношении себя самого, так это ограничения отношений, когда какая-то часть его натуры оставалась неудовлетворенной, в то время как другие ее части испытывали чрезмерное напряжение. Иными словами, он не позволил бы разрастись любви, основанной на сострадании, но не затрагивающей понимание: сочувствие обманывало его не более, чем оптическая иллюзия, а изящество беспомощности не отвлекало от овала лица.

Но теперь… Это маленькое «но» будто губкой стерло все его зароки. Его продуманное сопротивление теперь казалось куда менее важным, чем мысль о том, когда же Лили получит его записку. Селден поддался очарованию пустых занятий, мечтая о том, в котором часу придет ответ от нее и какими словами он будет начинаться. Что до сути письма, то здесь у него не было сомнений — она захвачена чувством так же, как и он. И теперь он предавался досужему обдумыванию всех восхитительных деталей — так рабочий после трудной недели воскресным утром лежит и неподвижно наблюдает за лучом света, медленно скользящим по комнате. Но если новый огонь и вспыхнул, то Селдена он не ослепил. Он по-прежнему осознавал, что происходит, хотя его собственное отношение к происходящему переменилось. Селден не хуже, чем раньше, понимал смысл того, что сказала Лили Барт, но он мог отделить женщину, которую знал, от вульгарной оценки ее. Он мысленно возвращался к словам Герти Фариш, и мудрость мира будто становилась ощутимой рядом с воплощением невинности. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят[16]— даже того бога, который глубоко спрятан в груди ближнего! Селден находился в состоянии той страстной поглощенности самим собой, которая охватывает человека, когда любовь впервые берет верх. Он жаждал общения с единомышленником, с кем-то, чьи взвешенные наблюдения со стороны подтвердили бы правдивость того, за что так радостно ухватилась его интуиция. Селден не смог дождаться перерыва и, воспользовавшись моментом затишья в суде, черкнул телеграмму Герти Фариш.