«А ведь, кажется, эта японка заявилась сюда, чтобы сказать, что лично готова помочь тебе сделать харакири, – удивленно повел подбородком Семёнов. – И когда ты услышал это, у тебя появилось страстное желание тотчас же покончить с ней, пристрелить. Вот только не решился. Не потому, что испугался генерала Умедзу. Оказывается, с женщиной страстям можно предаваться только в постели. Ибо только здесь, в постели, есть возможность наслаждаться их, страстей этих самых, погибельностью».

Машина, за рулём которой был Фротов, повышенный в чине, уже штабс-капитан, ждала атамана у подъезда отеля. Через несколько минут Семёнов был доставлен к штабу армии, размещавшемуся в небольшом двухэтажном особняке, неподалеку от управления японской военной полиции.

Командир новой группы маньчжурских стрелков поручик Живалов, томящийся ожиданием в приемной, буквально потряс главкома своей… незначительностью, если не сказать – ничтожностью. Ростом он едва дотягивал до среднего, лицо было до изможденности худое, а бесформенность узких сутулых плеч передавалась всей его нескладной фигуре.

– И куда ж это мы собрались, поручик, в соболях-алмазах? – даже не попытался скрыть своего разочарования генерал.

– Пока что – в Россию, а там – как прикажете-с, ваше превосходительство…

– Сабельно-сабельно. И что, в Россию идти, почти на верную гибель, сами изъявили желание, аль исключительно по приказу?

– В каждую атаку идем-с, как на верную гибель. Однако в ней не очень-то разгуляешься, а тут как-никак диверсионный рейд, где вольному воля-с.

– Значит, не только по приказу, – недовольно поморщился Семёнов, которого буквально покоробило от этого лакейского «идем-с» и всех прочих «есканий».

– Был бы приказ, ваше превосходительство, а желание у настоящего солдата обязательно появится, да-с, – лицо Живалова напоминало мордочку молодого бульдога: человеческие черты его обезображивались выражением слюнявой собачьей преданности.

«Нет, – проскрипел зубами атаман, – это не Курбатов! Не та силища, не тот вид, а главное, не тот размах. Чита и её окрестности – вот все, на что он способен, в соболях-алмазах. Да и то в самом счастливом случае», – мысленно определил он.

– В диверсиях ранее участвовали?

– Все больше по разведке-с, господин генерал. По казачьей, пластунской традиции.

Семёнов поморщился и предусмотрительно перевел взгляд на Дратова. До того медленно, стекающим холодком по спине доходило генеральское: «Кого ты привел сюда, черт бы тебя подрал?! Убери его с глаз моих!»

– Прошу великодушия, ваше превосходительство, – передернул плечами адъютант. Это был один из тех немногих случаев, когда просьба его соответствовала сути: от генерала действительно требовалось немалое милосердие, чтобы не выставить за дверь обоих. – За неимением под рукой Курбатова…

– О Курбатове отныне забыть. Японцы тоже на него глаз положили, а я и им сказал: «Забыть!». Теперь он мне в рейхе нужен больше, чем здесь.

– Есть: забыть!

– Я так понимаю, что разочарованьице какое-то у вас на мой счет появилось, – угоднически как-то произнес поручик, – поскольку сразу о ротмистре Курбатове речь зашла-с. Так, не извольте впадать в него, в разочарование-с это, господин атаман.

– Манера изъясняться у вас, Живалов, какая-то приказчицкая: «Да-с», «Извольте-с»! – уже не мог скрыть своего раздражения атаман. Хотя понимал, что в отношении человека, отправляющегося за границу, на верную смерть, подобные придирки неприемлемы.

– Прошу прощения, – невозмутимо парировал тот в духе Дратова, – исправлюсь.

– Сомневаюсь. Впрочем, особого значения это уже не имеет. Вы были знакомы с ротмистром?

– Так точно-с, ваше превосходительство. Одно время вместе учились в японской разведшколе. Не сочтите за нескромность, но я бы не сказал, что ротмистру Курбатову хоть в чем-то удавалось превосходить меня. Да-с, не удавалось, господин генерал-атаман, и многие курсанты тому свидетели.

– Что, даже в силе Легионер превзойти вас не мог? – насмешливо поинтересовался Семёнов.

– Вы о физической силе? – ухмыльнулся Живалов. – В диверсионной выучке она мало что значит, уж поверьте мне. Тем более что в выносливости я Курбатову не уступал. Нет-с, не уступал. Инструктора школы могут подтвердить это. Как, впрочем, и сам фюрер наш, полковник Родзаевский.

– В японской школе, говорите, в соболях-алмазах? – слегка изменил ход своих нервозных размышлений Семёнов. – Значит, вы знаете, что работать, в конечном итоге, придется на японскую разведку?

– Так точно-с, – все с той же подобострастной угодливостью отвечал Живалов. – Все под японцем ходим-с. Японец платит-с, а мы – служим-с! Таков порядок.

– Вот он, каков молодой казак нынче пошел! – назидательно молвил генерал, обращаясь к адъютанту. – «Японец платит-с, а мы служим-с!». И никакой тебе тоски по службе царю-батюшке. Никакого понятия об офицерской чести. О чести русского офицера, в соболях-алмазах!

– По поводу чести нашей сомневаться не извольте-с, – невозмутимо заверил поручик. – О ней мы завсегда-с…

Семёнов отошел к столу, налил себе водки, не предложив рюмки офицерам, выпил и, утерев усы и губы рукавом казачьего бешмета, процедил:

– Быть такого не могло, чтобы самого Курбатова превзошёл кто-то, в соболях-алмазах!

– Это уж, как изволите понимать, господин генерал, – и на сей раз ничуть не стушевался новоявленный командир маньчжурских стрелков.

– И никогда впредь не смейте утверждать, что вы когда-либо учились в одной разведшколе с Курбатовым, – пронзил его презрительным взглядом атаман. – Во всяком случае, в моем присутствии – не сметь.

– Это ж почему, господин генерал? Вместе по всему курсу прошли. Да-с, по всему.

– Именно поэтому впредь никогда не решайтесь утверждать сие. Ни в одном приличном обществе, особенно в офицерском. Вы поняли меня, поручик?

– Как прикажете-с, господин генерал, – Живалов поражал атамана своей невозмутимостью.

– И никогда, по крайней мере, при мне, – наливались кровью глаза атамана, – не сметь заявлять, что вы вообще были знакомы с Курбатовым!

– Как прикажете-с, господин генерал.

– Потому что Курбатов – это Курбатов. Именно с него началась слава маньчжурских стрелков.

– Как изволите считать, господин генерал.

– А теперь вон отсюда! Я сказал: вон! – в ярости заорал генерал, надвигаясь на командира разведывательно-диверсионной группы.

– Прошу извинений, ваше превосходительство, – Живалов без тени смущения поклонился главкому, демонстрируя, как давно привык к тому, что его пинают всегда, везде и кому не лень.

– Изъясняйтесь на своем приказчицком наречии с красными, – брезгливо проворчал Семёнов. – Им этот язык более понятен, нежели казакам! – метнул он уже вдогонку диверсанту, поспешно уходившему из кабинета под прикрытием Дратова.