– И тебя тоже приставили ко мне для слежки?

– Сото приставили к тебе для того, чтобы ты любил её, господина-генерала больше, чем любишь золото. – В который раз озадачила его своим ответом японка.

Семёнов, конечно, помнил, что во время первых то ли допросов, то ли бесед с ним сотрудники кемпейтай долго и многотерпимо выспрашивали обо всем, что хоть каким-то образом помогло бы им приблизиться к сокровищам Колчака. Но, с одной стороны, разговоры эти велись довольно корректно, поскольку он и сам как атаман тоже ценен был для японского командования, а с другой – он действительно мало что знал о судьбе «золотого эшелона Колчака».

– То есть ты за мной следить, вроде бы, не собираешься, – не то спросил, не то констатировал главком.

– Сото будет следить за теми женщинами, которые следят за тобой, господина генерала, – четко произнесла японка. И генералу нетрудно было определить, что фраза эта, как, впрочем, и некоторые другие, явно была заучена девушкой наизусть.

– Даже так?! То есть тебя приставили для моей охраны от вражеских агенток.

– От очень вражеских, – уточнила лейтенант.

– Мне-то казалось, ты будешь принадлежать мне просто так, как женщина, – грустно улыбнулся генерал-атаман, прощаясь со своими наивными грезами.

– И-когда золото адмирала будет принадлежать тебе, господина генерала, Сото тоже и-будет принадлежать тебе. И-осень-то харасо?!

Эти слова Сото произнесла почти без запинок, лишь слегка искажая слова. Судя по всему, японская контрразведчица старательно зазубрила их. Иного объяснения у ошеломлённого Семёнова попросту не нашлось.

– И вся любовь, значит? Сабельно, сабельно…

Атаман хотел было продолжить разговор о золотом запасе Колчака, но, вовремя осмыслив всю подноготную услышанного, запнулся, словно наткнулся на раскаленную плиту. Он так и не заметил, когда именно обаятельная улыбка на лице женщины переплавилась в суровую, подернутую презрительной снисходительностью маску самурая.

Испугавшись этого выражения и устыдившись мечтаний о чужом богатстве, которым он предался было при встрече с такой женщиной, атаман залпом осушил бокал. Вновь наполнил его, поднес ко рту, но, встретившись с осуждающе-обреченным взглядом Сото, отдернул руку так, что часть вина выплеснулась на непокрытый скатертью столик.

– Но с золотым запасом Колчака у нас может и не получиться, – осторожно предположил он, уже наперед зная, каковой будет реакция японки.

Впрочем, реакции как таковой вообще не последовало. С минутку лицо Сото оставалось настолько непроницаемым. В пору было усомниться: а поняла ли она сказанное генералом? Сомнения развеялись только, когда генерал-атаман услышал.

– И-осень-то правильно: может не получиться.

– А без золота у нас с тобой, считаешь, тоже ничего не получится?

– И-осень-то правильно: не получится, – без выражения в голосе подытожила Сото.

– Как я уже говорил, у меня кое-что есть и из своих собственных запасов.

В ответ Сото едва заметно улыбнулась. Это была улыбка женщины, которая способна помочь мужчине только выражением своего сочувствия. Японка уже, очевидно, знала, какими скудными сбережениями обладает главком эмигрантской армии, давно содержащейся на подачки японской администрации в Маньчжурии[43], не брезгуя при этом грабежами самих маньчжуров да соседних монголов.

Немного поостыв, Семёнов понял, что первой своей цели – выведать у атамана, не напал ли он на след «колчаковского золотого запаса», японка достигла. И сразу же потеряла интерес к нему. Но, очевидно, не навсегда.

Осушив еще полбокала вина, он откровенно загрустил. Ему, конечно же, хотелось поскорее затащить женщину в постель, но время было упущено, а подступаться к ней, к такой вот, по-самурайски суровой и неприступной, атаман не решался. Уже не решался. И даже самоубийственное мысленное харакири в виде высказанной самому себе сентенции: «Стареешь, атаман, стареешь!», храбрости ему уже не придало.

– Говорят, ты обучалась в разведшколе?

– И-может быть, – вновь вернула себе ту, известную генералу, улыбку Сото. И тут же, без какой-либо запинки, возразила: – И-соверсенна неправильная информасия, господина генерала.

– Это ж почему?

– И-я училась быть и-европейская женсина.

– Ты?! Училась быть европейской женщиной?! Но зачем тебе быть европейской? Ты и японской – прекрасна.

– И-осень-то прекрасна, правда? – Сото поднялась и, не спеша, прошлась по комнате. – И-посмотри на европейская женсина глазами европейский музсина.

Этих нескольких шагов было вполне достаточно, чтобы человек, столько лет проживший бок о бок с японцами, немедленно уловил, что именно имела в виду Сото. Готовя её к тому, чтобы она чувствовала себя европейской женщиной, инструктора школы, прежде всего, старались отучить Сото от той семенящей – мелкими, шаркающими шажками – походки, к которой с детства приучали всякую их девочку; а еще – от вечно опущенных глаз с гаремно-покорным взглядом да от вечной склоненности головы.

Теперь у неё была короткая, очень напоминающая модную сейчас в Германии и России, стрижка, при которой волосы едва достигали плеч и завершались там вычурными завитками…

Зная о том, что приемам карате и владению оружием Сото была обучена еще до их первой встречи, генерал Семёнов не сомневался, что теперь перед ним сидит первоклассная шпионка и диверсантка. Способная в зависимости от «легенды», то ли на время затеряться в гуще японских эмигрантов, то ли сразу же войти в высший «европейский» свет, став женой богатого бизнесмена или дипломата. Предусмотрены, очевидно, все возможные варианты.

Однако теперь уже все это его абсолютно не волновало. Семёнов даже не поддался чувству ревности. Он согласен был владеть этой женщиной со всеми её грехами, не влезая ей в душу и деля её со всеми возможными тайнами и соперниками.

– И надолго ты приехала сюда, в соболях-алмазах?

– И-осень-то правильна, ненадолго.

– Но хотя бы дня на три?

– И-осень-то правильно, дня на три.

– Специально для того, чтобы повидать меня, в соболях-алмазах?

– И-стобы повидать, господина генерала.

Облегченно вздохнув, атаман возбужденно и в то же время покаянно повертел головой. Он был рад, что женщина ответила именно так. Если бы ответ оказался более жестким, это стало бы для него еще одним ударом.

– Я знал, что ты вернешься, Сото. Ждал и томился каждым прожитым днем.

– И-осень-то правильно, господина генерала, ты всегда должен ждать и томиться.