Наконец Сиамак привык к школе, хотя и дальше ни один месяц не обходился без вызова к директору из-за очередной драки. Однако теперь, наладив школьную жизнь сына, я могла и сама закончить образование. Обидно было так и не получить аттестат, оставить столь важное дело незаконченным. Я стала вставать спозаранку, чтобы переделать за утро все дела. Когда Сиамак уходил в школу, Масуд играл сам с собой, он мог часами рисовать цветными карандашами, в хорошую погоду катался во дворе на трехколесном велосипеде. А я садилась и принималась за уроки. Ходить в школу казалось мне необязательным… Каждый день, когда Сиамак возвращался из школы, дом содрогался, словно от землетрясения. У нас появилась новая проблема: его домашние задания. Он успевал извести меня, пока сделает уроки. Со временем я поняла: чем больше я нервничаю, тем сильнее упрямится сын. Тогда я постаралась обращаться с ним как можно терпеливее, не давить. И лишь поздно вечером, а то и с утра он брался за тетради.

Однажды утром, когда я оставалась одна дома с Масудом, меня навестила госпожа Парвин. Вид у нее был взволнованный. Я сразу же угадала, что она принесла какие-то интересные известия. Важные новости она доставляла самолично, сообщала их, приукрашая, уснащая подробностями и следя за моей реакцией. О заурядных событиях она рассказывала по телефону.

– Что нового? – спросила я.

– Нового? Кто сказал, будто произошло что-то новое?

– Ваше лицо, ваши ухватки, голос – все даже не говорит, а кричит: новости горячие! С пылу, с жару!

Раскрасневшись, она села и начала:

– Да! Ты ушам своим не поверишь, только представь себе… Но сначала принеси чаю. В глотке пересохло.

Тоже одна из ее привычек: терзать меня, пока я не изведусь от любопытства, и чем интереснее новость, тем дольше госпожа Парвин оттягивала свой рассказ. Я поспешно поставила чайник на плиту и вернулась к ней.

– Расскажите же, чайник так сразу не закипит.

– Ох, я умираю от жажды! Едва могу говорить.

В досаде я сходила на кухню и принесла ей стакан воды:

– Ну же! Расскажите.

– Давай выпьем сначала чаю…

– А… ну ладно, не рассказывайте. Не больно-то и хотелось, – надулась я и опять ушла в кухню.

Она пошла за мной, приговаривая:

– Погоди, не обижайся. Угадай, кого я видела сегодня утром?

Сердце во мне замерло, глаза расширились:

– Саида?

– О, полно! Ты его еще не забыла? С двумя-то детьми – я-то думала, ты все мысли о нем давно из головы выкинула.

И я так думала и сама смутилась. Это имя само собой вырвалось у меня. Как странно, подумала я, неужели он все еще живет в моей памяти?

– Не обращайте внимания, – попросила я. – Скажите, кого же вы видели?

– Мать Парванэ!

– Ради Аллаха, это правда? Где вы ее видели?

– Все в свое время. Вон вода кипит. Завари чай, и я тебе все расскажу. Нынче утром я шла по улице за парком Сепах Салар, хотела обувь себе купить. И сквозь витрину увидела женщину, похожую на госпожу Ахмади. Поначалу я не была уверена. Она, по правде говоря, заметно состарилась. Сколько уже времени прошло с тех пор, как мы были знакомы с этой семьей?

– Почти семь лет.

– Я вошла в магазин и присмотрелась получше. Да, это была госпожа Ахмади. Сперва она меня не припомнила, но я подумала, нужно заговорить с ней, хотя бы ради тебя. Я поздоровалась, и она меня все-таки узнала. Мы довольно долго с ней беседовали. Она расспрашивала обо всех соседях.

– И обо мне тоже? – заволновалась я.

– По правде говоря, сама по себе – нет. Но я подвела к этому разговор, сказала, что часто тебя вижу, что ты замужем и с детьми. Она ответила: “В той семье это был единственный человек, с которым стоило общаться. Муж говорит, что и ее отец – хороший, достойный человек, но я никогда не забуду, как обошелся с нами ее брат. Он опозорил нас перед всеми соседями. Никто никогда не говорил с моим мужем в таком тоне, а уж в каких вещах он посмел обвинить бедняжку Парванэ! Мой несчастный муж едва не лишился чувств. Мы не могли смотреть соседям в глаза, вот и пришлось скорее переехать. А моя Парванэ жизнь бы отдала за эту девочку. Вы себе представить не можете, сколько она плакала и все повторяла: ‘Они убьют Масум!’ Парванэ ходила к их дому и не раз, но мать Масумэ не позволила им повидаться. Бедное мое дитя: тяжелый это был для нее удар!”

– Я видела однажды, как она подошла к двери, а мать не пустила ее ко мне, – подхватила я. – Но не знала, что она приходила еще.

– Вроде бы она даже пыталась пригласить тебя на свою свадьбу. Оставила для тебя пригласительную открытку.

– Вот как? А мне не передали. О Аллах, что же это за люди! Почему они мне не сказали?

– Наверное, твоя мать боялась, как бы ты не стала переживать все заново – вспомнишь увлечение тем юношей…

– Вспомню увлечение? При двух-то детях? – фыркнула я. – Вот я им покажу! Сколько можно обращаться со мной, словно с девчонкой?

– О нет, – сказала госпожа Парвин. – Это было давно, когда еще и Масуд не родился. Года четыре тому назад.

– Парванэ уже четыре года замужем?

– Ну, разумеется! И так долго девку мариновали.

– Глупости какие! Сколько ей было лет?

– Вы же ровесницы, а ты уже семь лет замужем.

– Меня, несчастную, выдали замуж насильно. Швырнули в колодец. Но не всем приходится проходить через такое. За кого же она вышла замуж?

– Она вышла замуж за внука тети своего отца. Ее мать говорит, после школы у нее появилось множество женихов, но в конце концов она выбрала своего троюродного брата: он работает в Германии.

– Она теперь живет в Германии?

– Да, она переехала туда после свадьбы, но на лето обычно приезжает сюда, к родным.

– У нее есть дети?

– Да, ее мать говорила – дочке уже три года. Я рассказала госпоже Ахмади, как долго ты искала Парванэ, как сильно скучала по ней, и что твой брат совсем сошел с круга и теперь никому не страшен, разве что себе самому. Наконец мне удалось выпросить у нее телефон, хотя и не слишком-то охотно она мне его дала.

Мысли улетели в прошлое, на семь лет вспять. Того веселого приятельства и вместе с тем глубокой дружбы, которые связывали меня с Парванэ, мне ни с кем не довелось обрести. Другого такого друга у меня не будет.

Мне было ужасно неловко звонить ее матери. Я не знала, как с ней заговорить. И все же я набрала этот номер. Когда я услышала ее голос, в горле застрял ком. Я кое-как назвалась, сразу сказала, что понимаю, какая это дерзость – звонить ей. Я сказала, что Парванэ была моей самой близкой подругой, единственной моей подругой. Сказала ей, как мне стыдно за все, что произошло, и просила простить мою семью. Я сказала ей, что мечтаю вновь увидеться с Парванэ, что мысленно я по-прежнему часами с ней разговариваю, что не проходит и дня, когда бы я не вспомнила о ней. Я продиктовала госпоже Ахмади мой телефон, чтобы Парванэ позвонила мне, когда в следующий раз приедет в Иран к родным.