взорвалась пригоршня пороха. Это была всего лишь русская перцовка, но не простая, а настоянная на красном турецком перце. Неплохая выпивка натощак.

Суворов посмотрел на него с большим удивлением. Его серые, как сталь, глаза были неподвижны, будто вмерзли в пергаментное лицо, но на самом дне их тлела едва заметная насмешливая искорка… Но тут же он снова схватился за свой полупустой бокал и допил его, строя сумасшедшие гримасы, охая и кряхтя, как роженица. У полковой маркитантки мог бы случиться выкидыш от таких гримас. Это, наверное, должно было означать, что он, Суворов, сочувствует огорчению и боли в горле уважаемого гостя. Он сам теперь мучается… Он сам удивляется тому, что первый глоток этого крепкого напитка пошел у него так легко…

Стали накрывать на стол, вносить блюда из капусты и огурцов, холодные калачи с мясом, кулебяки с рубленой рыбой и зеленью. Тут реб Йегошуа Цейтлин набрался мужества и почтительно, но решительно объяснил, что он, как еврей, не может этого есть. Религия не позволяет… Вот вареное яйцо с солью, огурец — это ему можно…

Сам Суворов очень мало ел. Как монах, он отрезал от калача с мясом тонкие полосочки и клал их больше на тарелку, чем себе в рот… Реб Йегошуа, сидевший напротив него, тоскливо жевал крутое яйцо с солью и не чувствовал его вкуса. В сером утреннем свете казалось, что это было яйцо с пеплом и с черствыми баранками, которые евреи едят в канун поста Девятого ава… Пару раз он пытался вставить слово относительно того, зачем приехал сюда: чтобы его уход не повредил армии, ему бы нужна защита… Но каждый раз Суворов перебивал его, давая знак, что во время еды не разговаривают. Потом… потом…

«Вот, — думал про себя реб Йегошуа Цейтлин, с любопытством глядя на этого пергаментного человека в мундире, — казалось бы, необрезанный, а придерживается того же правила, про которое говорит Гемора: “Не разговаривают во время еды”».[104]

Но после недолгого молчания, продолжая жевать, Суворов вдруг зашевелил свисающими бровями и быстро спросил:

— У вас, по Моисееву закону, можно бить жену?

Кусочек вареного желтка с солью застрял у реб Йегошуа Цейтлина в горле. Он с затаенным подозрением взглянул на хозяина: не сошел ли тот на самом деле с ума?.. Вроде нет. Напротив. Никогда еще за время их знакомства его серые, как сталь, глаза не светились таким умом и таким веселым любопытством.

— Нет, ваше сиятельство, — подчеркнуто скромно отвечал ему реб Йегошуа Цейтлин, — по Моисееву закону, надо относиться к жене ласково. Любить, одевать, кормить…

— Вот как! — снова нахмурил седые брови Суворов. — Точно так же, как у нас. Очень плохой закон!

Реб Йегошуа Цейтлин промолчал. Раз уж фельдмаршал говорит и о своей собственной вере тоже, тогда, конечно, никакого оскорбления в его словах нет.

3

Суворов выпил вторую стопку красноватой водки с перцем, на этот раз безо всякого кривляния. Он снова проглотил водку, как воду, и даже не крякнул.

— У нас, у русских, — стал он вдруг разговорчивее, — у наших предков когда-то был такой хороший обычай: плетка, которую дарили жениху на помолвку. После свадьбы она ему очень пригождалась. Муж был мужем, жена тоже была довольна. Говорили: «Если муж не бьет, значит, не любит». Это было всем известно… А у вас не так?

— Нет, ваша светлость! В Писании сказано: «Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и станут они одной плотью»…[105] Ведь самого себя не изобьешь.

— Самого себя? Вот как! А если твоя дражайшая половина, «ты сам», как ты говоришь, блядует? С другими путается, с другими…

Недобрый огонек блеснул в его стальных глазах. «Солдат» был виден и в его взгляде, и в словах.

— Если жена такая, — ответил реб Йегошуа Цейтлин, опустив глаза, — то разводятся…

— Разводятся! Легко сказать…

— Ей дают разводное письмо, бумагу такую. И она больше не мужняя жена…

Суворов встал. Его серые глаза были широко распахнуты:

— Больше не мужняя жена? Как ты сказал? Совсем не жена?

— Совсем. Муж может жениться на другой. Она тоже может выйти замуж.

— А сколько длится у вас такой… такой… ну, то есть получение у вас такой бумаги?

— Один день. Иногда меньше.

Суворов саданул по столу так, что жирная кулебяка в миске подскочила и перевернулась.

— То-то! Вот это закон!

В порыве внезапного восторга он снова обнял своего гостя, словно вот сейчас с ним расцелуется. Но опять не сделал этого, а, вместо того чтобы расцеловать, в задумчивости уселся на свое место, бормоча:

— Вот это закон! Вот это религия…

Реб Йегошуа Цейтлин сначала не понял: какое отношение все это имеет к делу, ради которого он приехал сюда, ради которого явился сюда к шести часам утра? Но тут же вспомнил истории, ходившие между офицерами относительно семейной жизни Суворова. Ведь действительно рассказывают, что Варвара Ивановна, его молодая женушка, которая моложе его на целых двадцать лет, развлекается со всеми молодыми людьми из семьи Суворова, но только не со своим мужем. А поскольку генералиссимус Суворов находится одиннадцать месяцев в году на фронтах России, Варвара Ивановна развлекается именно одиннадцать месяцев в году и никак не меньше. И даже когда муж приезжает домой отдохнуть пару недель, она тоже развлекается. А когда он упрекает ее, что это наносит ущерб его доброму имени, и напоминает ей об обязанностях доброй христианки и о чистоте семейной жизни, его «вторая половина» проклинает его на чем свет стоит. Этого человека, перед котором дрожат сотни тысяч солдат и высокопоставленные иностранные офицеры берут под козырек, она называет «скупой собакой», «волосатым чертом», «старым уродом» и даже еще хуже того… Скоро восемнадцать лет, как он обвенчался со своей дорогой женушкой, и уже не менее пятнадцати лет, как ищет возможности развестись с ней. Он подавал прошения в Святейший Синод, просил матушку Екатерину, архиерею в Астрахани падал в ноги и Потемкину много раз писал, чтобы тот за него вступился и помог освободиться навсегда от пут прежнего союза»… Но ничего не помогает. Дорогие родственники Варвары втихаря вмешиваются везде и повсюду и не допускают, чтобы их грубая, распущенная и откормленная дочь не стала бы из графини Суворовой снова простой дворянкой. Святейший Синод уже дважды давал отказы на прошения фельдмаршала.

Реб Йегошуа Цейтлин смотрел теперь на знаменитого полководца со скрытым чувством жалости. Он видел, что Суворов буквально сходит с ума и что ему очень горько. И это был человек, перед которым