постоянно сплетничали, копали друг другу ямы, совсем потеряв от страха голову. После удара, нанесенного Суворовым туркам при крепости Измаил, престиж России немного вырос, и петербургские трусы сломя голову бросились требовать, чтобы мир с турками был заключен как можно быстрее. Это должно было освободить русскую армию для борьбы с Пруссией и Польшей. И им действительно удалось начать переговоры о мире.

Каким бы больным и загульным ни был Потемкин в своем ориентальном дворце рядом с Бендерами, он тем не менее тут же пробудился с львиным рыком, услыхав, на какие компромиссы готов пойти Петербург. «Герой Таврии» вскипел, когда услышал, что после всех страшных жертв, которые были принесены, и после всех грандиозных планов, начертанных от Петра Великого и до него, матушка-Россия хочет ограничиться маленьким полуостровом Крым, который и так уже русский, хотя этого еще не признал враг, и полоской земли между Бугом и Днестром в придачу.

Сопя и охая от боли и посмеиваясь от злости и обеспокоенности, он отправился со своими приближенными из генерального штаба в Яссы, где должен был 6 октября 1791 года начаться заключительный этап мирных переговоров. Он хотел поднять свой бронированный кулак и садануть им по зеленому сукну стола так, чтобы все эти мелкие миротворцы из Петербурга подскочили на своих местах и больше не осмеливались бы спускать по дешевке и с добродушной болтовней все то, что он завоевывал годами, кусок за куском.

Но посреди дороги днем раньше намеченных переговоров, то есть 5 октября, ему вдруг стало плохо, и он попросил вытащить его из кареты.

— Некуда больше ехать! — неожиданно сказал он надтреснутым голосом. — Я хочу умереть в поле…

Последнее желание Потемкина было выполнено. Его вытащили и положили, тяжело хрипящего, на влажную траву, и больше он уже не приходил в себя. Лицо посинело от прилива крови, через четверть часа он испустил дух.

Пошли слухи, что Платошка Зубов, его враг, подослал своих наймитов, которые отравили светлейшего князя, стремясь не допустить, чтобы тот помешал мирным переговорам с турками… Однако на самом деле ослабевшее тело просто больше не могло выдерживать так долго не отпускавшей его болотной лихорадки, неумеренности в еде и питье, а также больших волнений и переживаний, выпавших на его долю за последние дни.

Матушка Екатерина горько оплакивала его. С кем утешиться в своем будуаре, у нее было предостаточно, но такого доверия, какое императрица испытывала к Потемкину, у нее не было больше ни к кому.

— Он никогда меня не обманывал, — жаловалась она. — Никто не мог его подкупить. Теперь все проходимцы начнут вынюхивать, нельзя ли занять его место…

Светлейший князь Таврический умер в чистом поле, когда ему исполнилось пятьдесят два года.

3

Только теперь, после внезапной смерти покровителя, у реб Йегошуа Цейтлина начались настоящие проблемы. Из «медведя», который не желал двигаться с места, получилась свинья, дикая свинья, целое стадо диких свиней… Чтобы вытащить у них большие деньги, свои и компаньонов, каждую из этих свиней приходилось подмазывать, задабривать подарками, гладить по шерстке. Каждый мелкий чиновник изображал из себя очень важную фигуру, совал палки в колеса, глумился, говоря, что… Да ничего! Жидовские откупщики и так достаточно поживились. Теперь они могут и немного потерять…

Реб Йегошуа Цейтлин выбрал военную тактику организованного отступления при внезапной атаке противника. Поэтому ему действительно удалось спастись от разорения.

Не теряя головы, он тихо разрывал свои договоры с зарубежными партнерами, понемногу расплачивался: здесь взял, там заплатил. Одну дыру открыл, другую закрыл. И так пока не урегулировал ситуацию…

У тех, кто был ему должен, он брал все, что удавалось взять. Если не наличными, то товарами и сырьем. Главным образом — тканями и пряжей. Он отправлял их в сопровождении охранников своим служащим и приказчикам по всей России. Тяжело нагруженные подводы тянулись длинными вереницами из Новороссии и с границ Германии в Киев, в Петербург, в Москву, в Смоленск. Эти товары расхватывало на рынках гражданское население, которое из-за долгой войны изголодалось по мануфактуре и изделиям из кожи.

Свои драгоценные коллекции древностей и рукописей реб Йегошуа Цейтлин тоже вывез из Новороссии. По большей части это были редкости, обнаруживавшиеся в солдатских ранцах и вышвыривавшиеся целыми грудами на иноверческих рынках вдоль всего турецкого фронта… Все это были предметы еврейского прикладного искусства и рукописи, происходившие из разоренных общин и синагог: ашкеназских, сефардских и караимских. Это были старинные меноры, короны для свитков Торы и указки для их чтения, вышитые занавеси для орон-кодеш и чехлы для свитков, кубки работы еврейских мастеров. Были там пергаменты с рукописями по-арабски и по-древнееврейски, некоторые — с персидскими и со староиспанскими миниатюрами. Попадались такие, что были написаны несколько веков назад, во времена изгнания евреев из Испании, и принесены в Малую Азию и на Балканы прапрапрадедами турецких евреев.

С любовью и самоотверженностью реб Йегошуа Цейтлин спасал эти предметы из грубых солдатских рук и из рук старьевщиков-иноверцев, даже не понимавших, что это такое. Он выкупал их, как выкупают плененных единоверцев. Годами собирал и сортировал их. А теперь потихоньку отсылал их специальными фурами и различными путями в Устье, чтобы украсить свой дом, свою синагогу и еврейскую академию, которую планировал построить.

Так работал реб Йегошуа Цейтлин, работал тихо, упорно. Конца и края этой работе не было видно. Когда прибывшие после смерти Потемкина чиновники увидали, что этот еврей прощает долги, бросает источники доходов и хочет уйти, они задержали его. Задержали, как простого солдата, который хочет «смыться» со службы, поскольку позволить ему уйти означало оставить лошадей без фуража, а солдат без сухарей.

Чтобы полностью избавиться от слишком уж многочисленных хозяев и жадных взяточников, реб Йегошуа Цейтлину пришло в голову обратиться за защитой ко второму фельдмаршалу, к ближайшему соратнику Потемкина — Суворову. И он обратился к нему с сохранившимися рекомендательными письмами от покойного покровителя. Эти письма он отослал в ставку Суворова на Дунае, располагавшуюся неподалеку от недавно взятой им крепости Измаил.

Суворов был знаменит по всей России и за ее пределами как один из величайших полководцев своего времени. Это он повсюду исправлял все ошибки, которые допускала русская стратегия, начиная с восстания Пугачева и кончая штурмом сильнейшей турецкой крепости… Но точно так же, как он был знаменит в качестве полководца, Суворов был известен в качестве немыслимого чудака с безумными выходками и странными идеями. И сам реб Йегошуа Цейтлин мог много чего о нем порассказать. Но, надо признать, отношение к нему было не хуже, чем к другим людям, обращающимся