— Едем! — решилась я.

Профессор Цихерман Игорь Самуилович проживал в дорогущей высотке в центре Москвы. Думаю, его квартира стоила не меньше, чем квартира Гарднеров, если не больше. Правда, швейцар нас не встретил, но только этим квартиры и отличались. Зато был неприступный консьерж, который долго не хотел нас пускать. Но, о чудо, какое-то удостоверение Федора и взятка в две тысячи рублей смогли растопить его каменное сердце. Русское взяточничество неистребимо!

На восемнадцатом этаже были всего лишь две квартиры. На одной из них висела табличка с именем и регалиями профессора. Дверь нам открыла молодая симпатичная горничная.

— К Игорю Самуиловичу! — строго сообщил ей Федор и быстро вскинул удостоверение.

— Проходите. Как вас представить?

— Майор Добрынин с супругой, — деловым тоном представился он.

— Присядьте! — она указала нам на старинные диваны.

Когда горничная ушла вглубь квартиры, я спросила:

— Ты что, майор?

— Да.

— А что это за удостоверение?

— Пенсионное, вставленное в красную обложку, не первый раз так предъявляю, и всегда производит впечатление. На фото я в военной форме, русским людям этого достаточно, они никогда не читают, что там написано.

Я хотела задать еще один вопрос, но не успела — вернулась горничная.

— Проходите, Игорь Самуилович ждет вас.

Она жестом предложила нам следовать за ней. Мы все шли и шли, даже Гарднеры бы позавидовали размаху и шику, с которым жил профессор, а мы же вертели головами, как в музее. Много картин, подозреваю, подлинников, много антикварной мебели, лепнины, позолоты, бархатных штор, дверей с вензелями и натурального камня. В какой-то момент мне показалось, что я в Петродворце: слишком уж много было в этой квартире исконной старины. Наконец горничная остановилась перед дверью и постучала в нее. Наверное, ей ответили — я лично ничего не услышала. Она отворила нам ее и жестом предложила войти.

— Чем обязан? — тихо прошелестел старик, восседающий в кресле времен Екатерины II.

Игорь Самуилович был небольшого роста, сухощавый, с тонкими маленькими, почти детскими ручками, одна из них жила своей жизнью, довольно сильно подрагивая на подлокотнике, а иногда неожиданно подпрыгивала вверх. Кожа на его лице была сильно натянута, морщин почти не было, маленькие юркие глаза сильно слезились, крупный нос украшали элегантные очки в золотой оправе. Здоровой рукой он ежесекундно вытирал нос платком.

— Мы от четы Гарднеров из Америки, — сообщила я, — помните их?

— Не припоминаю, — задумался старик.

Все пропало, у профессора склероз, — подумала я.

— Ах, американцы! — оживился Игорь Самуилович.

— Вы их помните?

— Конечно! Они просили меня наблюдать за одной пациенткой, интересный случай, скажу я вам! — голос его окреп и зазвучал громче.

— Чем же он интересен? — спросила я.

— Девочка очень сложная, но я справился с задачей, — похвастался он.

— Как вам это удалось?

— Это был уникальный эксперимент, было непросто, но я смог. Если бы вы только знали, какая работа была проделана!

— Может, расскажете? — предложила я.

— Вы с какой целью интересуетесь? — насторожился старик.

— Гарднеры сказали, что вы совершили невозможное, изменив память Кати, — решила я сыграть на самолюбии профессора. И попала в точку!

— Точно, ее звали Катя! Катя Касторова, нет, Кастрова, нет, Кострова! — вспомнил он.

— У вас прекрасная память! — искренне похвалила я его.

— Вы не представляете, сколько информации хранится на этом диске, — он постучал себя по голове, — здесь целая картотека.

— Мы уже поняли, раз вы так легко вспомнили Кострову, хотя столько лет прошло.

— Да, немало, если быть точным, — он задумался, — то около двадцати.

Цихерман действительно обладал незаурядной памятью.

— Вы и это помните! — продолжала восторгаться я. — Расскажите нам о ней. Похоже на то, что лишь три года назад ваши усилия пошли насмарку, и она стала неадекватной.

— Значит, девочка продержалась почти семнадцать лет?

— Да, если я правильно понимаю значение слова «продержалась».

— Я гений, я гений! — абсолютно серьезно сказал Игорь Самуилович, потирая руки. — Нет, вы понимаете, что я сделал? Это же виртуозно! Я изменил ее жизнь, перепрограммировал ее, дал другую установку, заменил ее психические наклонности, поменял «минус» на «плюс». Разве это не гениально? А Костик не верил. Теперь и не докажешь ему ничего, помер Костик. Жаль, жаль! — его голос зазвучал еще громче и бодрее.

— Игорь Самуилович, все, что вы сказали, бесспорно, очень интересно, но не могли бы вы посвятить нас в детали, потому что нам сложно оценить масштаб вашего гения. Что именно вы поменяли, кто такой Костик? — с некой иронией произнесла я, но профессор ее не заметил.

— Детка, ты будешь потрясена! — сообщил он мне. — Сейчас найду, — он с трудом поднялся из кресла, Федор подхватил его и помог дойти до ящиков, подписанных в алфавитном порядке. Профессор открыл один с буквой «К» и начал в нем что-то перебирать.

— Вот она, нашел! — обрадовался он.

Профессор извлек из ящика толстый пакет и вытащил содержимое. Там оказалась магнитофонная кассета и тетрадь.

— Пока что я поставлю вам кассету, а Инесса принесет кофе. Вы слушайте, это интересно…

Он нажал на большую красную кнопку возле кресла, а потом включил магнитофон:

— Как тебя зовут, детка? — спросил моложавый голос Игоря Самуиловича.

— Катя, — ответил детский голос.

— А фамилия?

— Кострова.

Это же юная Кэт! У меня по телу пробежали мурашки.

— Смотри на мой мизинец. Ты сейчас полетаешь, тебе будет хорошо, спокойно, ты расслабишься и будешь отвечать на мои вопросы. Потом я досчитаю до пяти, и ты проснешься. — Мы услышали щелчок.

— Вот и хорошо, Катя, расскажи, что тебя тревожит? — спросил профессор.

— Пожар, — ответил сонный голос.

— Что случилось?

— Я сожгла их.

— Кого?

— Отчима и мать, — услышали мы ответ.

— Почему?

— Он спал со мной, — девочка заплакала.

— Тише, тише, — успокоил ее Игорь Самуилович, она засопела ровнее. — Как спал?

— Как мужчина с женщиной, — объяснила Катя.

— Он насиловал тебя?

— Да.

— Сколько тебе было лет, когда это произошло впервые?