— Никакого прямого контакта! — подтвердила согласно она. — Хакан, дорогой, не переживай, твое счастье в моих руках.

— Именно об этом я и переживаю, мама. В твоих руках… Как бы не выронила ты. Счастье мое, — хмуро сказал я.

— Я тебя, что, роняла в детстве? Ни разу… Ладно, один раз ты неудачно с тахты скатился, головой стукнулся! Но ты такой негодник был, непоседливый, буквально с пеленок. Но с высоты я тебя не роняла, клянусь, — заверила мама. — А где мои очки.

— В сумочке, — взвыл я. — Мама, серьезнее, пожалуйста. Или все, никуда ты не летишь. Довольно! Мало того, что я одну дорогую сердцу женщину потерял, еще и тебя одну отпускать чревато последствиями.

— Не переживай, Хакан, — успокоила меня мама. — Я всего лишь буду лежать у моря и смотреть по сторонам.

— Еще звони и пиши мне почаще! И помни, никакого прямого контакта. Виола тебя сразу же раскусит.

— Никакого прямого контакта, — в очередной раз поклялась мама.

Увы, сам я лететь не мог.

Китайцы дали согласие.

Проект полетел вперед…

Мое присутствие было необходимо в офисе на финальной стадии перед торжественным подписанием договора.

И, наверное, неделю все шло по плану. Что само по себе было событием невероятным!

Как я скучал, бесился, изнывал, изводился от ревности и просто… зашивался — это отдельная песня. Без моей Царицы жизнь была просто невыносимой чередой мучений, сплошная полоса препятствий, дорога боли и разочарований, еще ошибок и… сложностей.

Ирка не выдержала и трех дней. Сбежала на четвертый.

Ведь мама ей что пообещала? Работу у двоюродного брата, то есть меня, стажировка в крупной компании, а потом Иру должны были пристроить на фирму маминого дяди в Турции. Ира взялась за дело рьяно, но тупо не вывезла — сложно, ответственно, плюс бонусом шел я — невыносимый, злой, сердитый. Потому что без Виолы все было не так.

Пролетела неделя мучений, по сравнению с которыми даже казни египетские казались детскими сказками…

Всего одна неделя?

Нет, целая вечность, и…

Вечером восьмого дня, когда я, подыхающий от раздражения, уставший от самого себя, разребал завал на работе, мне прилетело сообщение от мамы.

Фото.

Я открыл это фото.

— Да еб твою мать! МАМА! Я же сказал! Сказал!

На фото были мама и Виола на террасе, сидели за столиком. И я искренне надеялся, что эта красная жидкость в их чашках была… чаем каркадэ, а не чем-нибудь покрепче, просто разлитым по кружкам.

Я перезвонил мгновенно.

— Мама, это что такое?! Я же говорил… Ты снова все портишь. Живо улетай обратно в Турцию, слышишь меня?!

— Какой ты злой… — раздался голос… Виолы. — У тебя чудесная мама. Думал, я не узнаю?

Я рухнул на кресло, из меня будто вынули все кости и выдернули позвоночник. Я так жутко рад был слышать голос Виолы.

Она же меня до сих пор игнорировала!

— Виола…

Язык распух, став неуклюжим. Я столько всего хотел ей рассказать, но когда услышал, только и мог повторять ее имя, как попугай:

— Виола… Виола!

— Да, это я. В общем, программа слежки у тебя на уровне организации ясельной группы детского сада “Солнышко”.

— Это я, что ли, солнышко, да? — обрадовался.

В груди стало так жарко-жарко, будто Виола меня действительно ласково назвала. Я же был рад настолько рад, что был готов быть кем угодно солнышком, котиком и… даже постыдным “заей”.

— Да нет, — ответила Виола. — Ты же Хаканчик. Маленький вредный непоседа с гонором императора и голым…

— Блять! — я прикрыл ладонями лицо. — Блять! Я же говорил! Ну, мама…

— На что ты надеялся, Гром?

— На то, что ты не видела маму в лицо?

— Но я видела фото твоих родителей в молодости, и вы с ней очень похожи! Двойка тебе, Хакан.

— А мне нравится… — признался я. — Как это звучит из твоих уст.

— Так, все. Заканчиваем. В общем, твоя мама раскрыта, мы с дедушкой продолжаем лечение.

— Как он? — поинтересовался я.

— Что? — удивилась Виола.

— Как здоровье твоего дедушки? — спросил я.

У меня столько работы. В офисе просто хаос. Новенькая, которую я принял на работу сегодня, дай боже, что с техническим образованием и разбирается, с какой стороны смотреть чертежи…

По правде говоря, каждая минута — на счету. И до момента, когда я лягу спать, чтобы позволить себе вздремнуть два-три часа, нужно успеть перелопатить просто тонну работы. Но я решил посвятить это время разговору с Виолой.

Мне было жизненно важно слышать ее голос, знать, как у нее дела…

Я много думал о нас и понял, что она права — я о ней знал мало. Непростительно мало. Хотел бы нагнать все эти упущенные восемь лет, не теряя ни одной секунды. Но чем настойчивее я хотел быть с ней, тем прохладнее меня отстранила Виола, считая, что разговор на языке секса ничего не значит. А я с ней просто не разделяю одно и другое… Я весь горю с ней. Мысли, тело, сердце… Даже мифологическая душа вдруг появилась в бренном теле. По крайней мере я чувствовал, как во мне что-то вибрировало, ранее неизведанное.

То, чего никогда не было.

— Деду лучше намного, — смущенно произнесла Виола. — Посветлел, радовался, как ребенок, когда смочил пятки в настоящем море. Здесь, действительно, хороший уход, программа реабилитации интенсивная.

— Я рад, а ты… Как ты сама?

— Здесь, в санатории, катастрофически мало мужчин. Одни старики. Твоя мама предложила выбраться в город, погулять…

Я счастливо улыбался, кивая. От улыбки чуть щеки не треснули: старички одни, значит! Да, так и надо…

Но… что это?

— Что сделала моя мама? Она предложила что-то?! ПОГУЛЯТЬ?! ЧТО?! Виола, не слушай ее. Она гадости советует… Она вообще перед отлетом призналась, что роняла меня головой! Нельзя ее слушать…

Предчувствия у меня насчет их прогулки — нехорошие!

Что творит эта женщина? Не нарочно ли она туда отправилась, чтобы под видом помощи поссорить меня с Виолой окончательно и подсунуть дочь какой-нибудь подруги, а?!

Глава 44

Виола

Мама Громова оказалась удивительной женщиной — эмоциональная, яркая, деятельная. Ураган позитива, непоседливая, иногда забывчивая.

Словом, теперь мне было ясно, в кого Громов пошел темпераментом взрывном — в нее.

Плюс черты лица… Здесь даже гадать долго было не нужно. Стоило мне услышать английский с ужасным акцентом, турецкую речь — и я узнала в женщине, которая беседовала со своим личным сопровождающим переводчиком маму Громова.

На память я никогда не жаловалась, поэтому сразу же узнала в этой женщине ту, что была на семейном портрете в