Доркас была плохо приспособлена к работе по дому. Ей был ненавистен тяжелый труд, не нравилось выполнять чужие указания, не нравилось, что она разлучена с Деллой. Однажды няня заболела, и Доркас поручили заботиться о господской дочери, фитюльке в рюшках. Жена доктора, когда она не была одурманена опием, выряжала дочку по своему образу и подобию, и вдвоем они целый день корчили глупые рожи в гостиной: мать изображала из себя королеву, дочка – принцессу.

Принцесса, как и мать, была несносной идиоткой. Постоянно верещала о своих шелках и муслинах, о лентах и безделушках, а сама только и думала, как бы завладеть мамашиной шкатулкой со взрослыми драгоценностями.

Доркас начала прислушиваться к тому, что говорит принцесса.

У королевы, как выяснилось, были сапфиры и рубины размером со сливу.

И Доркас стала думать, как бы ей наложить свои воровские ручонки на драгоценности королевы.

Так случилось, что у принцессы была любимая игрушка: золотой шарик. Смеясь, она подбрасывала его в воздух и ловила по тысяче раз на день. Однажды, играя у реки, принцесса споткнулась в своих атласных туфельках и выронила шарик, и тот покатился в воду.

Принцесса была вне себя от горя!

И Доркас увидела свой шанс. Заметив, что шарик на самом деле застрял в глине на берегу, она сказала принцессе, что сейчас войдет в воду и достанет ее игрушку. Но при одном условии: в благодарность принцесса должна принести ей мамину шкатулку с драгоценностями. От отчаяния принцесса дала обещание. Доркас велела ей закрыть глаза, потому как сама она должна была превратиться в угря, чтобы нырнуть в мутную воду, найти на дне шарик и схватить его зубами. Принцесса закрыла глаза, а Доркас вытащила шарик из глины на берегу, поплевала на него и вложила в протянутую руку девочки. Радости принцессы не было конца и края. Она скакала и кружилась, как шальная – смотреть было противно.

Доркас тогда не ведала, что брат принцессы, молодой принц, сидел на дереве неподалеку и наблюдал за ними, от души хохоча над тем, как дурачат его ненавистную сестру. Ему также было известно то, о чем Доркас еще не догадывалась: что принцесса изменит своему слову и откажется принести ей шкатулку с драгоценностями.

Доркас пришла в ярость: ходила с хлыстом, сшибая головки всех цветов, что ей попадались. Пока не столкнулась с молодым хозяином.

И они заключили сделку.

Если Доркас поможет ему избавиться от ненавистной сестренки, он стащит для нее у матери шкатулку с драгоценностями. Хотя это все просто стекляшки, признал он.

Но Доркас решила, что ей нужно другое вознаграждение.

Она слышала, что у молодого хозяина большие способности к наукам, только он ленив. Она попросила, чтобы он научил ее читать и писать. И тогда она сумеет общаться с дорогой Деллой, которая хорошо знала грамоту.

Молодой хозяин немало изумился такой просьбе, но согласился ее выполнить.

Доркас вернулась в дом. Она должна преобразиться в угря не внешне, а внутренне. Ей необходимы качества этой рыбы. Ее способность чувствовать опасность, ее первобытная агрессивность и, самое главное, ее умение ускользать и не попадаться на крючок.

Избавиться от принцессы оказалось на удивление легко.

Доркас просто рассказала ей про гнездо милой птички, что она видела. И в нем полно милых пушистых птенчиков, мисс! Такие очаровательные серые комочки, мисс! Как где, мисс? Да сразу же за окном детской, мисс! Вон там, на карнизе, мисс! Высуньте голову и сразу увидите, мисс! Еще чуть дальше, мисс…

По стенке кареты стучит кучер.

– Грейвзенд. Сэр, мэм! – кричит он не без облегчения в голосе.

Миссис Бибби ставит револьвер на предохранитель и убирает в карман. Открывает окно. В карету врываются запахи Темзы, гомон водоплавающих птиц, шумы реки, по которой снуют пароходы, баржи и лодочники. Смеркается. В «Трех галках» ее ждет постель, а доктора – еще одна доза снотворного. А рано утром они со своим грузом отправятся на пристань.

Первыми подняли тревогу голуби. Словно по команде, они разом взмыли ввысь, слившись в единое воркующее облако. Воро́ны проводили их взглядами и полетели следом, затмевая солнце, которое будто внезапно поглотила ночь. За ними вспорхнули во́роны, грачи и галки (так что во всем Лондоне из черных птиц не покинули своего места только те, что жили на мельнице Прадо, поскольку они ни при каких обстоятельствах не расставались с химиком). Потом устремились прочь вьюрки, скворцы, воробьи, певчие дрозды, зарянки и синицы. Все улетели – судорожно махая крыльями, трепыхаясь в воздухе, с паническим блеском в глазах. Но водоплавающие птицы остались: лебеди, утки, цапли и журавли, камышницы, бакланы и поганки. Только теперь к ним еще присоединились огромные разбойничьи стаи чаек. А также качурки, кулики-сороки и фрегаты, коростели, зуйки и чибисы. На колонне Нельсона восседает буревестник, на здании парламента ссорятся кайры. Крыши домов облюбовали моевки, по Ковент-Гардену расхаживают олуши.

Может быть, водоплавающие птицы принесли на своих крыльях морские бризы и ветра из районов с влажным климатом, ибо мгла начала рассеиваться и ненадолго выглянуло солнце. И воздух озарился, восхитительно засиял: пылинки сажи блестят, дым радужно переливается, над лондонцами светится прозрачная пелена тумана, сотканная из непролитых дождинок.

Даже водители омнибусов, осадив лошадей, задирают головы вверх.

Пожалуй, это даже и к лучшему.

Потому что под Лондоном, под его тротуарами и мостовыми, под садами и дворами начинают клокотать и бурлить выгребные ямы и клоаки. Вода поднимается, затопляя кульверты. И поколения подземных мусорщиков смывает в мгновение ока. Потоки нечистот вырывают у них из рук фонари, тару, инструменты. Они барахтаются в темноте, их крутит и подбрасывает, уши, глаза и рты забивает чем-то невообразимым.

Подземные водотоки Лондона пробуждаются!

Уолбрук, угрюмый Тайберн, Флит, Эффра – поруганные, искривленные, проклятые, погребенные притоки Темзы. Некоторые – не более чем заиленные ручейки; другие – широкие и длинные, растекающиеся в разные стороны рассадники болезней. Все начинают вспучиваться и разливаться. Возле каждого жилища в бочках колышется дождевая вода, лужи и пруды пузырятся, жидкое содержимое ведер и лоханей взбаламучивается.

Налейте чашку чая, и вы увидите в ней волнение.

* * *

Теперь, когда дождь утих, в умытой небесной выси над Хаунслоу-Хит мечутся взбудораженные чайки. Они крикливо переругиваются, кружа над шагающей по пустоши Брайди Дивайн. Пусть сейчас здесь нет виселиц и грабителей, но разбойничий запашок не выветрился, отмечает она, хотя с краев на пустошь уже начинают наползать новые селения.

Рядом с Брайди вышагивает в дорожном плаще и капоре Кора Баттер – весьма заметная фигура, что, в общем-то, немудрено: двухметровую служанку трудно не заметить. Она идет, решительно стиснув зубы и сурово сдвинув ощетиненные брови. Кора по природе своей воительница: сама на драку не напрашивается, но всегда готова к ней.