– Какие вещи?

– А то не понимаешь. – Руби понижает голос и произносит одними губами, так что усы едва шевелятся: – Любовь.

Брайди фыркает.

Руби отводит глаза. Лев бросает на него участливый взгляд.

Дождь прекратился, на речной поверхности, как на зеркале, ни единой морщинки: Темза застыла в неподвижности. Такое впечатление, что все суда от Грейвзенда до Дептфорда разбил паралич. Парусники стоят, потому что нет ветра; паровые двигатели работают вхолостую, да и веслами сколько ни греби, все без толку. Никто сегодня не может тронуться с места. Словно река устроила против них заговор, решительно препятствуя малейшему продвижению.

Плывет только одно судно, а над ним кружит туча орущих водоплавающих птиц.

Команде заплатили не за то, чтобы они изумлялись, но как тут не удивляться? Моряки – народ суеверный, а этот рейс – сплошная чертовщина. Наемная баржа идет по Темзе быстрее, чем под парусами, а сами-то паруса висят. Словно некие незримые силы под килем направляют, приподнимают судно, ибо оно скользит днищем фактически по самой поверхности воды.

Груз – женщина, мужчина и сундук – ничего особенного.

Капитан ни о чем и не спрашивает. К тому не располагают ни блеск в широко расставленных голубых глазах женщины, ни ее по-кошачьи вкрадчивая улыбка. Не комментирует он и затравленный вид небритого мужчины, глаза которого за мутными стеклами очков полнятся беспокойством. И он знает, что его матросы ни словом не обмолвятся по поводу шорканья, которое исходило из сундука, когда его заносили на палубу.

Пассажиры заплатили втрое больше обычного, купив их молчание.

Груз находится в трюме. Сундук закреплен. Женщина сидит на крепком стуле, задрав одну ногу. Глаза ее закрыты, но видно, что она настороже и что-то держит наготове под своей шалью.

Мужчина, позеленевший оттого, что плохо переносит качку, сидит, съежившись, на палубе.

Кристабель принюхивается через вентиляционные отверстия. Она бледна, как мраморное изваяние, все еще похожа на кладбищенского ангела, но, по мнению миссис Бибби, с каждым днем меняется. Няня отслеживает малейшие изменения, что происходят с девочкой, и сообщает о них доктору, а тот скрупулезно записывает ее наблюдения. Кажется, сегодня глаза у девочки запали еще глубже, а зрачки стали еще чуть более плоскими? Щеки ввалились, а скулы заострились, торчат, как у скелета? Локоны лезут, сменяясь более густыми и прямыми прядями, скользкими на ощупь, как бурые водоросли. Ее движениям присуща сверхъестественная стремительность; она быстра, как хищник. Новые зубы чрезвычайно остры; десны имеют четко выраженный красновато-синий оттенок, как у собаки. Да поможет Господь очередному бедняге, которого ей вздумается укусить.

Кристабель барабанит по стенке сундука, отбивая ритмичную дробь.

Миссис Бибби грохнула кулаком по крышке.

– Угомонись. По твоей милости у меня нет ни капли лекарства и придется торчать в проклятом Дептфорде.

Стук обрывается.

Миссис Бибби бросает взгляд вокруг. Ей нравится сидеть здесь, под палубой, в тусклом деревянном чреве баржи, куда свет проникает через несколько разрозненных иллюминаторов. В трюме сохраняется запах прежних грузов, специй, гвоздики – довольно приятный, он смешивается с вонью Темзы.

Она вполне могла бы быть контрабандисткой, думает о себе миссис Бибби. Перевозила бы нелегальные товары. Или была бы речным пиратом! Хромая нога у нее уже есть.

Тихое поскребывание.

– Если расскажу историю, ты уймешься?

Шум мгновенно прекращается.

Миссис Бибби удобнее устраивается на стуле, делает глубокий вдох. Умиротворенная качкой, она начинает.

– Итак, в былые времена…

Любая служанка была собственностью господина и госпожи, как лошадь или чайная чашка. Да и сейчас это так, с тех пор ничего не изменилось. В благодарность за опухшие коленки и скрюченную спину, согбенную под бременем тяжелой работы, служанка получала жалованье, кров и, по уходе, превосходную «рекомендацию».

К несчастью, подруге Доркас, Делле, досталось не столь теплое местечко.

Пока Доркас училась читать и писать, Делла отбивалась от приставаний хозяина. Хозяйка сквозь пальцы смотрела на шалости мужа, но за своим столовым серебром следила зорче орла. Через пять лет безупречной службы Деллу безо всякой рекомендации выпихнули на улицу за то, что ложечка для горчицы оказалась не в надлежащем месте.

В двух днях пути Делла нашла полуразрушенный домик и, с разрешения фермера, занялась земледелием. Трудилась не покладая рук, кое-как сводила концы с концами, жила тихо и незаметно, в полной безвестности. Делла стыдилась такой жизни и опасалась, что знакомство с ней повредит репутации ее подруги, поэтому не пыталась искать Доркас. И когда наконец Доркас узнала про Деллу…

Миссис Бибби умолкает. Она проводит рукой по лицу и поднимает глаза к деревянным небесам.

Деревянные небеса отзываются скрипом, не предлагая в ответ ничего более мудрого, чем плеск воды, разрезаемой баржей. Тишину душистого пряного сумрака нарушает едва уловимый стук.

– На этом все, Кракен, – глухим голосом говорит миссис Бибби. – Та история закончилась плохо. Даже ты не заставишь меня воскресить ее в памяти.

Она закрывает глаза и сдвигает брови, погружаясь в горькие воспоминания, и девочка в сундуке затихает, не тревожа ее.

А баржа плывет вперед, сквозь бурление реки, ибо Темза пробуждается, течет быстрее. Над водой разносится какофония звуков: звон колоколов, плеск весел лодочников, тарахтенье паровых двигателей, гомон детских голосов и нестихающие крики водоплавающих птиц в вышине. А баржа плывет вперед. Мимо набережных и шлюпочных мастерских, мимо пакгаузов и причалов, мимо зданий и шпилей. Мимо старинных пивных с покосившимися балками, которые клонятся к реке. Вперед плывет баржа. А вокруг уже снуют почтовые и пассажирские суда, колесные и винтовые пароходы, лодки и ялики, паровые яхты, паромы и буксиры. Самые разнообразные суда и суденышки бороздят благодетельные грязные воды бездонной, мелкой, стремительной, заиленной, раздираемой глубинными течениями Темзы. Река – ворота Лондона, по которой корабли со всего света прибывают в город и убывают в разных направлениях: в Индию, в Америку, в Балтийское, Черное и Средиземное моря. Река – беспорядочное нагромождение рангоутов и такелажей, флагов и парусов, мачт и закопченных дымовых труб. Миллуоллские доки принимают мрамор и древесину, Санта-Катарина – табак и вино, Лаймхаус – уголь, Сэррей – пшеницу, ну а на верфь Батлера, конечно же, привозят чай!

Баржа приближается к Дептфорду, минуя пароходные пристани и газовые заводы. Несется по воде, словно ведомая судьбой.

На берегах реки поднимают вой собаки, кошки ощетиниваются и фырчат. Младенцы и пьяные горланят и вопят, внезапно охваченные непонятным страхом, который сразу же улетучивается, как только баржа проплывает мимо.