– Без какой еще тени?

– Без Мо, без кого еще. Ты пойми меня правильно, он отличный пацан, но это как-то ненормально.

– Что ненормально?

– То, что он повсюду за тобой ходит. Айлин говорит, он даже спал возле твоей кровати, когда ты болела.

– У него не такой большой выбор, – довольно агрессивно отвечаю я.

– Это правда, – соглашается Питер, – но, может, ему нужен друг его возраста… И тебе тоже.

Разговор с бабушкой не складывается.

Вот как он проходит.

Я: Что наш остров делает для людей в лагере?

Она: В лагере в Ардроссане? Ничего.

Я: Ничего?

Она: Этот лагерь на шотландской земле, не на Арране. Менеджмент лагеря входит в зону ответственности Основных территорий Шотландии.

Я: Но, бабушка, люди в лагере хотят попасть сюда, на Арран. У нас тут всего хватает. Нам есть чем с ними поделиться. Еды и земли в достатке. У нас столько еды, что даже сладости есть. Не говорю уж о рыбе. И овощей полно. Я видела, как Питер выходит в море. Он каждый день рыбачит. А земля… я сегодня забиралась на вершину холма и смотрела на остров сверху. Вокруг на мили пустые земли. Каждому из лагеря хватит.

Она: Ха-ха-ха. Если бы все было так просто, Мари. Эти твои люди… Если мы пустим их на остров, на их месте сразу появятся еще тысяча или десять тысяч. Ты об этом не подумала? Стоит этот лагерь осушить, он тут же наполнится.

Я: Наполнится, снова примем их у себя. Мы расчистим новые участки земли. Они будут окучивать картофель и собирать водоросли на берегу. Как я.

Она: О Мари, чему только не научил тебя твой папа! Наш остров не резиновый. Представь, что Арран – это спасательный плот или шлюпка. Он плывет неподалеку от корабля, который вот-вот утонет. На плоту может поместиться определенное количество человек. Если ты наберешь больше этого количества, он затонет и никто не спасется. Все погибнут.

Пауза.

Я: Значит, тебе все равно? Тебя не волнуют жизни тех людей, в лагере?

Она: Кто сказал, что мне все равно? Конечно, мне не все равно. Но не о них я должна заботиться в первую очередь. Мне платят за то, что я забочусь о жителях Аррана. Их жизнь для меня на первом месте. Я должна позаботиться о том, чтобы у каждого на острове был кров, достойная еда, медикаменты. Чтобы у нас был закон и порядок. Это моя работа. Мой долг. Пойми. Я отвечаю за безопасность наших людей. За то, чтобы на Арране продолжалась жизнь. И жизнь продолжается. А многие места уже вымерли.

Еще одна пауза.

Кроме того, Мари, нельзя верить в то, что мы способны волноваться обо всех на свете так же, как мы волнуемся о своих близких. Это все выдумки.

Я: Выдумки?

Она: Да. Представь, что каждый чужак в том лагере вызывает у тебя те же чувства, что и твои родные люди. Представь свое горе, когда один из них умрет, или двое умрут, или сотня. И перемножь их в разы. Что будет, если ты будешь волноваться за каждого из миллиона субсахарских африканцев так же, как ты волнуешься за… за Мохаммеда? За маму? За папу? Так вот – это невозможно. У тебя сердце разорвется от горя. Люди устроены иначе, Мари. Наша любовь расходится концентрическими кругами, и чем дальше она от нашей семьи, друзей, нашего племени, тем она слабее.

Наступает еще одна пауза. Я пытаюсь провести расчеты. Идея о концентрических кругах подталкивает меня к мысли о садах вокруг Замка и о том, что заперто в башне. А еще меня выбило из колеи слово «любовь». Я так давно не слышала, чтобы кто-то произносил его вслух. Я больше не уверена в том, что понимаю, что оно значит. И разве Мохаммед не тот самый субсахарский африканец, о котором я не должна заботиться?

Я еще даже не нащупала ответ, а бабушка продолжает:

– Или представь такую картину. Что бы ты почувствовала, если бы твой папа наконец вернулся на остров, а мы бы ему сказали: «Извини, но у нас тут сейчас живут люди из лагеря и для тебя просто не осталось места»?

На этот вопрос ответ искать не надо. Он у меня есть:

– Нормально бы я себя почувствовала.

– Нормально? – удивляется бабушка. – Откуда ты можешь это знать?

– Знаю. Потому что папа не вернется.

Вот как это случилось. Насколько я помню, конечно. Память отказывается хранить все подробности.

Как я уже тысячу раз говорила, папа вышел из машины. У нас был джип, но не армейский, гражданский. Папа вышел со своим этим «мир прекрасен» выражением на лице и протянул перед собой руки с открытыми ладонями, как будто хотел преподнести или принять подарок. С виду он был очень спокоен.

А вот солдаты – нет. Они были возбуждены. Они кричали. Возможно, о том, что произошло в будке. А может, хотели, чтобы мы все вышли из машины.

Мама тем временем действовала быстро и эффективно. Она достала из-под одежды пакет. Позже я узнала, что в нем были деньги, золотое кольцо с бриллиантом, мой билет на самолет и мои документы.

«Что бы ни случилось, Мари, – прошептала мама, передавая мне пакет ниже уровня окна, – запомни: ты должна выжить».

Это была последняя инструкция мамы, а потом она вышла из машины. Возможно, она понимала, что все безнадежно, но я так не думаю. Я думаю, она сделала это, что называется, на всякий случай. Мама была умной и предусмотрительной. Она могла решать несколько задач одновременно и держала в голове сразу несколько сценариев. Я с трудом спрятала пакет под одежду, а мама уже стояла перед вооруженными солдатами.

«Я – ученый, – очень спокойно сказала она продолжавшим орать мужчинам. – Я шесть лет работала в вашей стране. На благо вашей страны. У нас есть разрешение на проезд до границы. Мой муж, я, моя дочь, у нас есть документы».

«И у мальчика, – вставил папа. – Это Мохаммед, он едет вместе с нами. У него тоже есть документы».

Да. Это папа подумал о Мохаммеде. О болтливом Мохаммеде, с его чиггерами. Он автоматически зачислил его в нашу семью. Вот почему я так уверена в том, что папа не колеблясь усыновил бы немого Мохаммеда, если бы, как я, встретил его на дороге. Когда старик упал и умер. Два очень разных мальчика. Одного папа знал, а второго – нет. Но для папы это было бы не важно. Ему достаточно было бы просто увидеть детей. Человека в беде. Он бы обязательно им помог. Потому что он хотел и надеялся, что любой взрослый обязательно поможет мне, если я окажусь в беде. И нет в этом ничего сложного. Вот почему моя история об усыновлении не так уж далека от истины. Я заметила, что в переменчивом мире истиной считается только то, что записано. Напечатано в нанонете или на листке бумаги. Но я считаю, что правда может отражаться в словах, в чувствах и поступках не хуже, чем в написанном виде.

Там, в пустыне, папа даже не упомянул об отце Мохаммеда. Нет. О нем никто ничего не сказал. Он лежал прошитый пулями в будке.