Потом я помогаю ему перебраться через протоку, да и то только потому, что знаю, где она шире и мельче, а значит, безопаснее. Мы доходим до того места, где упавшее дерево выскакивает из воды, как игривая лошадка. Мальчик садится на него верхом. Просто так. Ствол поваленного дерева тоже зарос мхом. Мальчик ощупывает его пальцами и слушает, как вода бурлит между камнями.

Не знаю, сколько он так сидит. Думаю, не очень долго, но, возможно, достаточно для того, чтобы запомнить все это.

Когда мы только приехали в Хартум, я была еще маленькая и любила говорить о доме. О доме в Шотландии и о том, как я по нему скучаю.

«Дом – это не всегда то место, где ты родилась, – сказал мне папа. – Дом – это место, которое осталось в твоей памяти. Со временем у тебя появятся воспоминания о Судане».

«Нет, не появятся», – упрямилась я.

И тогда папа сказал:

«Мари, когда ты рассказываешь о своем доме, ты почти всегда говоришь об Арране, хотя твой настоящий дом в Глазго. Почему, как думаешь?»

Я не знала ответа.

И папа мне подсказал:

«Это потому, что Арран говорит с тобой, Мари, а ты выбираешь свои воспоминания. Ты их впитываешь и в то же время ты их выбираешь. Никогда не забывай о своей способности выбирать, Мари».

Вот почему я привела мальчика на Лучрэм-Бёрн. Я надеюсь, что в песке и пыли, которыми заполнены его воспоминания, он предпочтет отыскать место с этой игривой лошадкой и каскадами воды.

Бабушка стоит в саду за домом:

– Где вы были?

– На протоке.

– Если ты уже достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы ходить на протоку, – говорит бабушка, – значит и помочь мне в саду тоже сможешь. Или ты думаешь, у нас на острове еда даром достается?

В Прошлом в бабушкином саду было очень много цветов. Теперь все не так. Теперь сад весь перекопан и поделен бревнами, полиэтиленом и металлической сеткой на аккуратные грядки. Сад превратился огромный огород.

Сезон урожая еще только начался, а у бабушки уже прорастают (все по-разному):

кабачки;

цветная капуста;

лук;

салат-латук;

спаржа;

свекла;

ревень;

малина;

и еще – картофель.

– Можете помочь мне окучивать картошку. А потом пойдете и соберете рэк.

Окучивать – это значит насыпать холмики земли вокруг стеблей картошки. По словам бабушки, окучивание защищает картофель и способствует его росту. Похоже, она много чему научилась после нашего отъезда.

Бабушка садится на корточки и показывает, как наиболее эффективно насыпать кучки земли. Мальчику становится интересно, он послушно садится и быстро работает руками.

– Молодец, – говорит бабушка. – Очень хорошо получилось.

Мальчик широко улыбается.

Он улыбается.

И начинает строить следующий холмик.

– А ты быстро учишься, – хвалит его бабушка.

Эта сценка напоминает мне о том, как друзья отца Мохаммеда учили меня делать кирпич-саманник. Я помню, как мне понравилось делать тот кирпич и как меня тогда хвалили. Меня уже очень давно никто не хвалил.

– Мохаммед, ты наверняка будешь хорошо учиться, когда мы отдадим тебя в школу, – добавляет бабушка. – Ну-ка, Мари, пора и тебе приниматься за работу.

И я принимаюсь за работу. Вскоре у нас на грядке вырастает двадцать или тридцать холмиков.

– А теперь – за рэком, – командует бабушка.

Рэк это, как я понимаю, морские водоросли. Их можно собирать на берегу.

– Бесплатные удобрения, – говорит бабушка.

Она все тщательно изучит. Если бабушка чем-то увлечется, ее уже не остановить.

Мы идем на берег собирать водоросли. Когда они сырые, они похожи на красно-коричневые, немного склизкие спагетти. А сушеные они хрустят и ломаются и еще пахнут морем. Бабушка показывает нам, как и где удобрять водорослями грядки.

– Молодец, Мохаммед, – говорит она. – Хороший мальчик.

Я не ревную и не завидую. Потому что бабушка делает то же самое, что делала я у протоки. Она помогает мальчику наполнить свои воспоминания.

Бабушка собирается в Ламлаш.

– Это не по вашему делу, – говорит она. – Обычная судебная рутина. Ты сама тут справишься?

Как будто это не я преодолела десять тысяч километров пути от Хартума.

Она отсутствует шесть часов и возвращается с подарками. То есть скорее с подарками для мальчика. Она привезла ему две пары брюк и две футболки по размеру. Одна однотонная красная, а вторая в зеленую полоску. Мальчик надевает красную.

– А теперь скажи: спасибо, бабушка.

Мальчик молчит, но футболку-то надевает.

– Отлично смотришься, – говорит бабушка и поворачивается ко мне. – Я подумала, что ты сама захочешь выбрать себе одежду.

Она могла так подумать, но я не чувствую, что это правда. Потому что после ее слов у меня сводит желудок.

– А еще я вот что купила.

Я догадываюсь, что это – сладости, потому что на пакете написано: «Старая добрая кондитерская».

А в пакете:

мятные тянучки;

ириски;

завернутые в фантики тоффи;

обсыпанные кокосовой пудрой конфеты;

и медовые соты.

Бабушка протягивает мне пакет.

– Нет, спасибо, не хочется, – говорю я.

– Что, даже тоффи не будешь? Ты раньше их так любила. А помадки? Помнишь, как их готовила твоя мама? С точностью инженера?

Я помню. Естественно, я помню, как взвешивали и отмеряли все ингредиенты, и как их ела, тоже помню. Помню, как слизывала сахар. Во рту собираются слюни, но я отрицательно качаю головой. Я в очередной раз отказываюсь, только сама не знаю, от чего или от кого.

Мальчик берет тоффи, мятную тянучку и кусочек медовых сот. И сразу все запихивает в рот.

– Эй, эй, молодой человек! – говорит ему бабушка. – Полегче!

Но он ее не слушает.

Да и она не отбирает у него сладости.

И они смеются. Смеются вдвоем.

Я часто слышала, как смеется мальчик, а вот как смеется бабушка – никогда.

Ха-ха-ха-ха-ха.

Мальчик смеется с набитым ртом, а бабушка показывает на него пальцем и говорит:

– Будешь так есть тоффи, еще один сломаешь. – Она молчит секунду и продолжает: – Хорошо еще, что он молочный, а то пришлось бы его лечить. Сломанный зуб портит улыбку.