– Депортируют?

– Именно это я и сказала.

– Куда?

– Туда, откуда он прибыл, Мари.

– Нет. Это невозможно. И вообще – у него же никого нет. Он – ребенок.

– И тем не менее есть страна его происхождения.

– Нет у него ничего. Страна, может, и есть, но у него не осталось родных. Ему не к кому возвращаться!

– Это он тебе сказал?

– Нет. Но они умерли. Все его родные умерли. Я знаю.

– Мари, ты не можешь этого знать. Так или иначе, не это тебя сейчас должно волновать. Я предлагаю тебе посвятить какое-то время размышлениям о том, что ждет тебя. И Питера. – Бабушка выдерживает короткую паузу и добавляет: – Иди наверх, Мари. Смотреть на тебя не могу.

Но когда раздается стук в дверь, я все еще стою в кухне.

Это Питер.

– Все в порядке? – спрашивает он.

Лицо у него все еще мрачное, но не такое, как на молу. Питер входит и прерывает наш разговор так, как будто он ровня бабушке и вправе знать, о чем мы разговариваем. Хотя, возможно, ему не понравилось, как бабушка, ничего не сказав, отконвоировала меня домой.

– Нет, все совсем не в порядке, – отвечает бабушка. – Я так понимаю, ты еще не был дома. Иначе ты бы уже прочитал копию вот этого. – Она указывает Питеру на монитор ноутбука.

Пока он читает, бабушка снова обращается ко мне:

– Я попросила тебя уйти, Мари. – (Я не двигаюсь с места.) – Питер тоже является обвиняемым по этому делу. Завтра вас обоих чипируют, чтобы вы не могли общаться до конца слушаний. Так почему бы вам не прекратить общение прямо сейчас? Я сказала – уходи с глаз долой!

Я ухожу, но не из-за того, что она сказала про чипирование, что бы это ни значило. Я не уверена, что хочу увидеть выражение его лица, после того как он оторвет взгляд от монитора. Хотя, если он начнет кричать, я смогу его услышать, потому что моя комната как раз над кухней.

Поднимаюсь в свою комнату, но ничего не слышу. Тогда я ложусь на пол и прикладываю ухо к щели в половицах.

Тишина. А потом скрип, как будто кто-то тяжело опустился на стул. Я представляю, как Питер сидит за столом, обхватив руками голову с соломенными волосами.

Слышу бабушкин голос:

– Как я говорила с самого начала, Питер, я выступлю твоим поручителем. Как Верховный канцлер, я, естественно, не могу сделать это официально, тем более что в данных обстоятельствах, когда главным обвиняемым является моя внучка. Я не смогу принять участие в процессе, но я знаю, как работает совет. К тому же с пятью членами не требуется председатель с правом решающего голоса. Результат три против двух нас вполне устроит.

– Голосование? – очень тихо спрашивает Питер. – Какое голосование?

– По вынесению приговора.

Снова скрип стула. Наверное, Питер не смог усидеть на месте. Или это бабушка села за стол рядом с ним.

– Но до Камня дело не дойдет, Питер. Мальчик еще совсем ребенок, а Мари – несовершеннолетняя. Так что все обойдется годами жизни.

– Я совершеннолетний, – говорит Питер. – Мне восемнадцать.

Теперь мне жаль, что я не могу видеть его лица, потому что снова становится тихо, но тишина не гробовая, как раньше, а широкая и бронзовая.

– Это правда, – говорит бабушка. – Но я укажу… я совершенно уверена, что они укажут на то, что в соответствии с Актом о незаконном перемещении ты являешься не зачинщиком, а соучастником. При смягчающих обстоятельствах ты получишь годы жизни, которые присудят к возмещению Мари.

– Мои годы? Против Мари?

– Да.

– Нет.

– Так это работает.

– Это я во всем виноват, – говорит Питер. – Это я взял мальчика на лодку, просто потому, что она так сказала. Я не попросил показать документы. Я должен был попросить показать документы! Ну почему я этого не сделал!

Потому что я много скиталась, Питер, а ты даже не знаешь, что это такое. Я хитрее тебя. Я умею манипулировать людьми, а ты – нет.

– И я мог позвонить вам, чтобы получить подтверждение, – продолжает Питер. – Айлин, почему я этого не сделал? Я ведь мог вам позвонить!

Потому что ты – как папа, Питер. Доверчивый. Ты ищешь хорошее и находишь его.

– Она бы обманула тебя. Как обманула меня. На самом деле она и так тебя обманула. За это она и получит годы.

– Сколько, Айлин?

Бабушка на пару секунд задумывается.

– Технически – пятьдесят, но, учитывая смягчающие обстоятельства, могут сократить до тридцати.

– Тридцать?

Тишина. Питер вычисляет, что инъекцию мне сделают в сорок четыре. Следовательно, мне осталось тридцать.

– Этого не будет, – говорит Питер. – Я этого не допущу.

Ну или мне кажется, что он так сказал.

«Я этого не допущу».

Эти слова я услышала сквозь щель в половицах? Он сказал так о девчонке, с которой совсем недавно встретился после стольких лет? О девчонке, которая завопила, когда он попытался к ней приблизиться?

Время.

Время и Питер.

Питер, который никогда не скитался. Питер – камень. Что он знает о времени?

– Ты ничего не сможешь с этим сделать, – говорит бабушка.

– А Мохаммед?

– Его депортируют.

– Нет, – говорит Питер и повторяет: – Нет, это ее убьет.

Утром возвращается представитель суда Эстер, и с ней мужчина в белом халате.

– Верховный канцлер, мне так жаль, – говорит она бабушке.

– Не о чем жалеть, – отвечает бабушка.

– Это доктор Коннел, – представляет мужчину Эстер.

Доктор – невысокий брюнет с непропорционально большими руками и очень длинными пальцами. В этих пальцах он держит блестящий металлический контейнер. Доктор открывает контейнер. Внутри – тампоны, иглы и в ассортименте чипы разных размеров.

– Это не больно, – говорит доктор. – Но ты должна снять рубашку.

Смотрю на бабушку.

– Делай, что говорят, – командует она.

Я подчиняюсь. Снимаю рубашку и встаю, голая по пояс, перед этим Коннелом.

Он достает лист бумаги. Зачитывает. Это какой-то документ, который дает ему право вживлять мне под кожу электронный чип слежения. Я думаю о двух вещах одновременно. Первое: он мог бы зачитать эту бумагу, когда я была еще одета. Второе: в Прошлом мы чипировали только собак.

Доктор крепит иглу к шприцу и командует: