начала морщиться, слыша его голос, словно тот лишь усиливал боль, терзавшую ее тело. Прошло больше четырех часов с момента, когда ее осмотрела дневная акушерка, и хотя мне не хотелось вторгаться в процесс, инстинкт и протокол подсказывали мне, что лучше будет проверить, продолжает ли шейка матки расширяться, и прогрессируют ли схватки.

– Стар, – между схватками сказала я, – мне надо проверить ваш пульс, температуру и давление, а потом, если с вами все в порядке, я проведу очень осторожный внутренний осмотр. Вас смотрели уже довольно давно, а для нас очень важно знать, как продвигаются дела. Я постараюсь сделать все как можно быстрее, и если все будет нормально, вы продолжите в том же духе.

Не открывая полностью глаз, она посмотрела на меня сквозь прищуренные веки. Щеки у нее горели, дреды растрепались в воде и прилипли ко лбу.

– Мне придется вылезти из ванны? – спросила она.

Голос Стар звучал хрипло и устало после многочасового напряженного дыхания.

– Сначала я сделаю измерения – вы можете оставаться на месте, – а потом да, вам надо будет ненадолго вылезти. Под водой невозможно провести подробный осмотр, но если вы вылезете, это тоже пойдет вам на пользу. Сможете заодно сходить в туалет; если мочевой пузырь освободится, у головки ребенка будет больше места.

Она закрыла глаза, пока я суетилась вокруг с манжеткой для измерения давления и градусником, стараясь все успеть до следующей схватки. Давление оказалось в прядке, но пульс вырос до 123 ударов в минуту, а температура – до 38,1, значительно выше нормы. Допплер, приложенный к животу, показал, что и сердцебиение плода ускорилось тоже: 178 ударов в минуту и без признаков замедления.

Я нахмурилась, записывая показатели ручкой, с кончика которой капала вода, оставлявшая на бумаге следы, напоминающие слезы: «23:34: У матери тахикардия и лихорадка; тахикардия плода с низкой вариабельностью». То ли Стар перегрелась в ванне, то ли схватки замедлились, то ли у нее инфекция – а может, комбинация всех трех. Все это плохо для ребенка, поэтому я в любом случае должна была что-то предпринять.

– Стар, – начала я.

Она по-прежнему сидела с зажмуренными глазами, и плечи у нее тряслись от новой схватки. Мосс держался за противоположную стенку ванны с выражением беспомощного испуга на лице.

– Стар, у вас частый пульс и высокая температура, сердцебиение ребенка быстрее, чем должно быть. Мне кажется, очень важно проверить, что с ним происходит. Давайте посмотрим, сможем ли мы немного вас охладить, дадим вам парацетамол, чтобы снизить температуру, возможно, подключим к плоду монитор, чтобы постоянно наблюдать за его состоянием.

Мне стало стыдно за себя из-за того, что я опустилась до акушерских банальных штампов – «чпок» прилепляем монитор, «оп!» усаживаем роженицу на кровать, «ррраз!» клеим датчик на головку ребенка, – но дело было в волнении: я не располагала такой роскошью, как время, и не имела возможности тщательно подбирать слова.

– Ты, чертова сука, не тронь меня, – прорычал вдруг голос.

Тон его показался мне настолько зверским, настолько яростным, что я не сразу поверила, что говорила Стар. Лицо ее сморщилось – новая схватка наступила сразу после предыдущей, – и она, запрокинув голову, застонала от жестокой боли.

– Все хорошо, малыш, – сказал Мосс, – это только тебе решать.

Он протянул руки к Стар, но она их оттолкнула, и он отстранился, потрясенный, в тень.

– И ты тоже можешь отправляться отсюда к черту, – выкрикнула она, прежде чем еще одна волна боли пробежала по ее телу, заставив впиться ногтями в разгоревшиеся щеки.

Мне не раз приходилось видеть, как женщины кричат, ругаются и даже дерутся во время «переходной» фазы родов, предшествующей потугам. Пациентки, проклинающие акушерок или своих партнеров, не были мне в новинку; иногда подобная утрата контроля являлась даже обнадеживающим знаком – схватки очень сильные, ребенок вот-вот родится. Акушерка никогда не обижается на подобные реакции, ведь ее профессия заключается в том, чтобы сохранять спокойствие, помогая женщине пройти через это испытание. Однако тут было нечто другое: желчность в голосе Стар застала меня врасплох.

– Стар, – сказала я снова. – Я хочу, чтобы все было хорошо и у вас, и у вашего ребенка, но это получится, только если вы мне поможете.

– Не трогай меня! – взвизгнула она, широко распахивая глаза.

А потом так же стремительно зажмурилась, сжалась в комочек в центре ванны, по плечи погрузившись в воду, и завыла на одной монотонной ноте: «Не трогай меня не трогай меня не трогай меня», – пока слова не слились в неразборчивый поток, сменившийся душераздирающим воплем. Стар уцепилась руками за бортик ванны, и пока она держалась за него пальцами с побелевшими костяшками, напоминающими птичьи когти, я воспользовалась возможностью и проверила пульс у нее на запястье. Он держался на уровне около 129 ударов в минуту, как я успела понять, прежде чем она отдернула руку и уставилась на меня с животным оскалом.

– Я тебе сказала не трогать меня, дрянь! – прорычала она.

– Пожалуйста, Стар, я же беспокоюсь за вас…

– Ты такая же, как все остальные. Я сразу знала! Все, чего ты хочешь, это уложить меня на кровать, чтобы покопаться внутри своими руками. А я не лягу!

С громким всплеском она встала на ноги; вода потекла с нее тысячей ручейков. Громадный живот блестел и дрожал; она, словно статуя, возвышалась над Моссом и надо мной.

– Да, представь себе, не лягу! – опять закричала она. – Потому что я отсюда ухожу. Ухожу! Я рожу этого ребенка сама, черт побери, хоть на обочине дороги. Аааааа!

Стар застонала и согнулась пополам, упираясь руками в колени; от схватки ее живот напрягся и подтянулся вверх. Мне показалось, что я вот-вот услышу узнаваемый рев, сопровождающий потуги, однако у меня не было никакой возможности проверить, действительно ли она перешла к следующей, финальной стадии родов. «23:46: Пациентка отказывается от осмотра, – записала я в карте. Собирается покинуть госпиталь. Стресс +++».

Схватка миновала; Стар снова выпрямилась и вытащила одну ногу из ванны, залив водой пол и мой костюм. Вытащив вторую ногу, она заходила по палате, ударяясь о стены и тележки с инструментами.

– Я собираю вещи и уезжаю, чтобы ты не касалась меня своими лапами, – прорычала она, хватаясь без разбору за набитые рюкзаки, сваленные в углу.

– Ты и твоя чертова смена, хррррррр!

Судя по ее голосу, потуги были уже недалеко.

Мосс молча наблюдал за этой сценой, видимо, лишившись дара речи.

Я стояла с одной стороны кровати, Стар с другой. Мы застыли лицом к лицу. Она мяла руками накрахмаленные белые простыни, зрачки у нее расширились,