амбулаторной гинекологической хирургии. Хоть я уже и не чувствовала себя зеленым новичком, той маленькой клиники совсем не знала, а одна мысль о том, чтобы войти в операционную, повергала меня в шок. В те несколько раз, что я ассистировала при кесаревом сечении, я не могла избавиться от ощущения, что постоянно путаюсь у всех под ногами. В операционных действует масса правил – возьми то, не трогай это, стой тут, не стой там, – отчего я боялась, что никогда не почувствую себя там как дома и не расслаблюсь настолько, чтобы обмениваться шуточками и обсуждать планы на отпуск, как делали старшие акушерки. Тем не менее в тот день я явилась в хирургию в своей сверкающей новенькой форме, и какая-то медсестра немедленно отправила меня переодеваться.

– Увидишь, день пролетит как одна минута, – сказала она, прежде чем уйти, оставив меня наедине с обычными кипами безразмерных тряпок. Доктор Манн по четвергам работает быстрей пожарных – ей надо успеть забрать детей из детского сада. Моргни, и что-нибудь важное пропустишь, – сказала она с усмешкой, разворачиваясь на пятках ярко-розовых сабо.

В соответствии с предсказаниями сестры, день и правда прошел стремительно. В операционной, где яркий свет ламп отражался от хромированных тележек и сверкающих полов, персонал – анестезиологи, сестры, ассистенты и интерны, – собрались к началу шоу. В одну минуту десятого появилась доктор Манн в хирургическом костюме и с руками в перчатках, которые держала на отлете, чтобы ничего не касаться. Ее голубые глаза сверкали за очками, когда она объявила дожидавшейся толпе: «Ну, ребята, держитесь. Нам надо закончить к трем часам». Я прислонилась к стене, наблюдая с безопасного расстояния за первой пациенткой, которую ввозили в операционную. Это была молодая девушка, уже под анестезией, и я с расширившимися глазами увидела, как доктор при помощи аппарата извлекла из ее матки нежизнеспособный плод. Операция закончена, увозите. Следующий: пожилая женщина с кистой. Каталка под лампой, киста удалена, разрез зашит, увозите. Шаг за шагом я подвигалась все ближе к операционному столу, пока под конец дня не привезли последнюю пациентку: женщину за тридцать с эндометриозом. Операция выполнялась лапароскопически: доктор Манн должна была ввести камеру и другие необходимые инструменты через крошечные отверстия в брюшной стенке пациентки и с их помощью удалить лишние ткани.

Со свойственной ей деловитостью, к которой я уже успела привыкнуть, доктор Манн в шестой раз встала за операционный стол, сделала надрезы на животе женщины и ввела камеру внутрь. Руки ее сгибались и разгибались, перемещая лапароскоп, а глаза были устремлены в экран, на котором с увеличением показывались внутренние органы пациентки. Вот промелькнула гладкая розовая матка с тонкими ниточками вен; вон яичники, похожие на миндальные орешки. При более пристальном взгляде становились видны и разрозненные вкрапления ткани эндометрия, похожие на маленькие анемоны – они мгновенно испарялись под огнем микроскопической паяльной лампы, которую направляла на них доктор Манн. Через каких-то пару минут такого внутреннего «обстрела» доктор Манн кивнула на экран, удовлетворенная результатами своей работы, и впервые обратила внимание на меня, поглядев в мою сторону поверх тонкой стальной оправы очков. Она не знала, как меня зовут, и на каком я году учебы – меня никто не спросил. Я была в форме, и этого было достаточно.

– Подойдите, я вам кое-что покажу, – позвала она.

Я неуверенно приблизилась к столу. Чем я могу помочь ей при такой процедуре? Конечно, суть происходящего я понимала, но самой держать лапароскоп – об этом я и помыслить не могла!

– Скорей, – поторопила она, и кивнула на промежуток рядом с ней возле операционного стола.

Как было приказано, я встала рядом, в стандартной позе акушерки-практикантки – то есть замерла в полном ужасе. Пациентка лежала перед нами под хирургическим простынями зеленого цвета, с закрытыми глазами; ее волосы рассыпались по черной виниловой обивке стола, а язык удерживала в отвернутом положении трубка, через которую она дышала, пока наркоз держал ее в бессознательном состоянии.

Доктор Манн кивнула головой на экран.

– Давайте-ка оглядимся, – сказала она так просто, будто приглашала меня к себе в дом. – Посмотрим, что тут есть.

Паника отступила, как только я поняла, что доктор Манн не собирается передоверить мне операцию, а просто хочет устроить экскурсию по внутреннему устройству организма. Во время операции она действовала быстро, легко перемещая инструменты из одной области в другую, а теперь ее движения замедлились, чтобы я могла все как следует рассмотреть, а на экране, словно по волшебству, стали появляться узнаваемые органы и ткани.

– Ее печень, – комментировала доктор Манн.

Еще одно выверенное движение и перед нами появилась связка розовых канатов.

– Ее кишечник.

Следующий переход, плавный, словно в балете.

– Матка, а это фаллопиевы трубы. Это связки, – сказала доктор, указывая на прочные веревки из плоти, – а вот мочеточники.

И так далее. Глаза у меня прилипли к экрану. Потея под горячим светом хирургической лампы, пока стрелка часов неумолимо приближалась к трем, я восхищалась этим невероятным моментом. Имея в качестве пропуска лишь хирургический костюм, я попала в путешествие по человеческому телу, где все плотские достопримечательности были для меня одновременно знакомы и незнакомы. Мало что отличало меня от людей, толпившихся сейчас через стену, в больничном кафетерии, в обычных футболках и джинсах – в медицине я разбиралась лишь чуть-чуть лучше них, – но благодаря тому, что на мне была униформа, меня пригласили в настоящее хирургическое святилище.

Спустя несколько лет я закончила курс и в кладовой другого местного госпиталя получила собствнную васильково-синюю форму дипломированной акушерки. К этому моменту я успела принять семьдесят шесть младенцев, поухаживать за бессчетным количеством пациенток и уже не так столбенела перед внутренними картинами человеческого тела, но акушерство не стало для меня менее волшебным, чем в начале учебы. Гордость, которую я испытала, впервые надев синюю форму, стократ превосходила то довольство собой, что посетило меня при первой примерке студенческой серой блузки. Я снова почувствовала головокружительное счастье и изумление от того, что «выгляжу как они», но теперь – к моей огромной радости, – я действительно стала одной из них.

В первые годы после получения диплома я успела поносить свою синюю форму в разных клиниках, отделениях и процедурных. Блуза истрепалась в том месте, куда я день за днем прикалывала именной бейдж; брюки растянулись из-за того, что я приседала на корточки перед роженицами и склонялась, помогая прикладывать младенцев к материнской груди. Не каждая пациентка была рада меня видеть – одна, во время схватки, плюнула в меня отколотым зубом, когда я отказалась по первому требованию ввести