ей диаморфин, – однако нельзя отрицать того факта, что везде, где я появлялась, форма придавала мне вид человека, заслуживающего уважения. Даже сгибаясь пополам от боли или окаменев от страха, женщины понимали, что я акушерка и, соответственно, на их стороне.

Пускай я и не носила белый халат с накрахмаленным воротником и ремень с серебряной пряжкой, форма – мой способ сообщать миру, что я ему служу. И только один-единственный раз она произвела совершенно обратный эффект, обозначив меня как угрозу, даже врага. И никакие начищенные туфли своим блеском не перекроют мрак от этого воспоминания. Я лишилась кредита доверия, на который всегда рассчитывала, оказалась беспомощной и жалкой, самой обычной женщиной, которая говорит другой женщине, чтобы та передала свою веру и свою жизнь в ее руки.

Стар: встреча с врагом

Я пришла на работу, зная, что меня там все ненавидят.

Я ничего не выдумывала – так было написано в газете.

Я сидела за кухонным столом, запихивая в рот остатки чили, чтобы заранее набить желудок перед очередной беспокойной ночной сменой в родильном отделении. Желудок сопротивлялся, в животе булькало, но я продолжала заталкивать еду в рот, перебирая в голове варианты того, как пройдет мое дежурство, и все они были весьма мрачные. Я взяла пару дополнительных смен в родильном отделении, чтобы подзаработать. Несмотря на все мои усилия, несколько пациенток во время дежурства все же попали в операционную. Одной сделали срочное кесарево (при этом она обзывала врачей и акушерок грязными ублюдками до самого последнего момента, пока находилась в сознании); другой попытались наложить щипцы, а потом тоже сделали кесарево (но только после того, как доктор обнаружил, что с помощью этих гигантских серебристых «салатных ложек» перевернул ребенка из нормального положения в безнадежно неправильное, а не наоборот); и еще одной в результате послеродового кровотечения удалили матку в отчаянной попытке остановить кровь. Короче говоря, у меня выдалась пара нелегких деньков, и я нуждалась хоть в небольшой передышке.

Стараясь отвлечься от протестов желудка, не желавшего вмещать оставшуюся пищу, я пробежалась глазами по заголовкам газеты, которую оставил на столе мой муж, прежде чем уехать с девочками на их вечерние занятия балетом и хоккеем. (Еще одно мое разочарование от работы со сменным графиком: я проводила в больнице столько времени, что дети даже не спрашивали меня, смогу ли я отвезти их в секцию или клуб, отлично зная, что ответом будет опечаленное «нет».) Я просматривала заголовки, надеясь наткнуться на что-нибудь забавное, а еще лучше – милое – вроде статьи о родившейся в зоопарке панде или котенке, спасенном из колодца.

Однако взгляд мой упал на материал о родовспоможении. Там говорилось, что по последним опросам, значительно увеличилось количество женщин, утверждавших, что при родах их игнорировали и не оказывали должного внимания. Автор рассказывала о роженицах, которых отправляли из приемного отделения домой, несмотря на сильные боли, утверждая, что их дискомфорт вызван преувеличенной реакцией на тренировочные схватки. Некоторые из них рожали сразу по приезде домой или прямо на дороге, другие (кому удалось добиться, чтобы их приняли в отделение) жаловались на то, что не могли допроситься анестезии, хотя схватки усиливались. Некоторые, предоставленные сами себе, истекали кровью, другие вспоминали, как акушерки насмехались над их страданиями. Комментарии варьировались от грустных – «я бы хотела, чтобы было по-другому» – до возмущенных, а одна из опрошенных дошла до того, что называла всех акушерок «сворой бездарных кровопийц».

Вот, значит, как. Несмотря на долгие часы изматывающего труда, на то, что акушерки жертвовали своим временем, сном, физическим и психическим здоровьем и отношениями с родными во имя работы, нас все равно ненавидели. Я не понаслышке знала, каково это – осматривать роженицу, заранее понимая, что в госпитале для нее нет свободного места, вне зависимости от результатов моей оценки. Знала, что значит отправлять женщину домой, уверяя ее, сцепив зубы, что «парацетамол и горячая ванна помогут выждать еще пару часов». Знала, как чувствует себя акушерка, бегающая по отделению, словно заведенная, безуспешно пытаясь присматривать за шестью пациентками одновременно, извиняясь перед одной за нехватку родильных мячей, уверяя другую, что введу диаморфин, как только моя вторая, не менее занятая коллега, одобрит это решение, и пытаясь успокоить остальных брошенными на ходу дружелюбными словами и вымученной улыбкой.

Я пропускала вечеринки в честь дня рождения и школьные концерты. Мои отношения с мужем свелись к короткому «привет» перед тем, как свалиться в кровать после ночной смены, как раз когда он вставал, чтобы сделать детям в школу бутерброды. Я таскалась на работу с простудой и с расстройством желудка, которые подцепила – угадайте где? – правильно, там же, и держалась только на литрах кофе и глубоко укоренившемся страхе подвести коллег. Да, все это было правдой, но нас все равно ненавидели, и передо мной лежало неопровержимое доказательство.

Я отодвинула от себя тарелку с чили, газету и стакан диетической колы, которую решила выпить, чтобы впрыснуть в кровь кофеин, прежде чем ехать на работу. Было 18:45, и хотя меня считали «бездарной кровопийцей», мне предстояло дежурить в родильном отделении на другом конце города, где какая-то женщина нуждалась в моих услугах. Я затолкала свои сумки и себя саму в машину и покатила сквозь ласковые июньские сумерки мимо парков, где устроились на пикник семьи, и уличных кафе, где флиртовала молодежь. Я спрашивала себя – не в первый и не в последний раз, – почему так тороплюсь провести двенадцать с четвертью часов запертой в комнате без окон с чужим человеком вместо того чтобы расслабляться в саду, в компании мужа и бокала охлажденного белого вина. Пока я представляла себе, что работаю на нормальной работе и делаю нормальные вещи, мой мозг на автопилоте вез меня к больнице. Въехав на парковку, я мысленно взмолилась, чтобы на эту ночь мне досталась пациентка без осложнений, которую обрадует мое общество (и которая, в идеале, не окажется ближе к утру в операционной, где доктор будет извлекать живые ткани кусок за куском из ее измученной, утратившей тонус матки).

Час спустя мне показалось, что мои молитвы были услышаны. В результате ночной лотереи в бункере мне досталась пациентка с низкими рисками: двадцать шесть лет, раскрытие восемь сантиметров, первые роды. Входя в ее палату, я ощущала, как напряжение покидает мое тело. Атмосфера в палате показалась мне на удивление расслабленной: свет приглушен, релакс-музыка в духе пляжей на Ибице льется из динамика в углу, в воздухе витают ароматы лаванды и шалфея. Это