Не все очевидцы разделяли столь высокое мнение о Московском женском батальоне. В июле батальон посетила Бочкарева, пришедшая в ужас от невоенного облика и поведения женщин-добровольцев. «Когда я приехала в казармы и увидела полторы тысячи девушек московского батальона, то чуть не упала в обморок от их внешнего вида. Почти все они были накрашены и одеты не по форме – кто во что горазд, носили туфли и модные чулочки и вели себя фривольно. Вокруг вертелось много солдат, и их обращение с девушками было возмутительным» [Бочкарева 2001:286].

Она обвинила их, что те ведут себя как проститутки и позорят армию. Несомненно, эти утверждения преувеличены, однако они подтверждают, что дисциплина в московском подразделении была более щадящей, а контроль – менее строгим по сравнению со спартанским укладом в батальоне Бочкаревой.

Замечание Бочкаревой об одежде женщин свидетельствует о проблемах со снабжением одеждой и обувью, которые действительно испытывало подразделение. Склады Московского военного округа получили приказ обеспечить женский батальон оружием, боеприпасами, обмундированием, необходимыми инструментами и продовольствием. Однако склады не предоставили того, что требовалось. По сообщению одной газеты, московский генерал-квартирмейстер отклонил просьбу подразделения предоставить униформу под предлогом, что она предназначена для мужчин и не подойдет женщинам. Это означало, что большую часть обмундирования батальону пришлось добывать собственными силами [Русское слово 1917 1 августа: 4]. С этой целью на публичных собраниях производился сбор средств. Так, 22 июня сторонники женского батальона обратились с призывом о помощи женщинам-добровольцам к 10-тысячной толпе, собравшейся почтить память солдат, погибших на первом этапе июньского наступления. Для батальона удалось собрать более пяти тысяч рублей [Время 1917 23 июня: 2; Время 1917 27 июня: 2]. Когда Московский женский батальон наконец получил обмундирование, оно оказалось стандартным, а не подогнанным под женскую фигуру. Ношение женщинами гражданской обуви также связано с тем, что их не снабдили достаточным количеством армейской обуви нужных размеров. Нехватка кожи в городе только усугубила эту проблему и отсрочила выполнение армейского заказа на обувь для женщин-солдат [Bryant 1918: 211–212]. Кроме того, наблюдался недостаток в необходимом снаряжении и продовольствии. Таким образом, то, что Бочкарева расценила как вопиющее пренебрежение воинским уставом, было, вероятно, результатом халатности военного руководства и его неспособности удовлетворить потребности Московского женского батальона.

Батальон испытывал и другие проблемы. Отношения между мужчинами и женщинами в подразделении были достаточно ровными, но соседние мужские подразделения не испытывали особой радости по поводу создания женского батальона. Многие из этих мужчин открыто выражали свою враждебность. Мужчины-солдаты из подразделений, расположенных в соседних Хамовнических казармах, досаждали женщинам-солдатам, выкрикивая оскорбления и резкие замечания в их адрес, когда те собирались на перекличку. Они пытались мешать командному составу отдавать приказы и распоряжения. Некоторые вели себя непристойно по отношению к женщинам-добровольцам. Эти поступки доставляли столько беспокойства, что ротные комитеты женского батальона составили обращение к комитетам воинских частей, расквартированных в Хамовнических казармах, с требованием привлечь виновных к дисциплинарной ответственности и предотвратить дальнейшие нарушения со стороны солдат-мужчин [РГВИА. Ф. 3474. Оп. 1. Д. 61]. Интересно отметить, что, как и в случае с подразделением Бочкаревой, неприязнь по отношению к московскому батальону наиболее рьяно выражали мужчины-солдаты, имевшие с женщинами ограниченные контакты. Но враждебность также исходила и от гражданских лиц. В период обучения одна из военнослужащих московского батальона выпала из трамвая на ходу и погибла. Источник не сообщает, явилось ли это результатом насильственных действий, но, возможно, женщину-солдата намеренно столкнул разозленный попутчик. Похороны прошли чрезвычайно торжественно, в присутствии членов Московского женского союза, командного состава батальона, начальника Александровского военного училища генерал-майора С. П. Михеева и британской суфражистки Панкхерст. Погибшую похоронили с воинскими почестями, погребальную процессию сопровождал военный оркестр [Время 1917 11 августа: 2].

К сентябрю проблемы, с которыми столкнулся 2-й Московский женский «батальон смерти», стали неразрешимыми. Многие женщины были крайне недовольны этим подразделением и разочаровались в попытках создать женскую воинскую часть. Почти 200 женщин-солдат уже ранее выразили свое недовольство тем, что оставили службу, не получив официального увольнения. Сотни других просили разрешения покинуть батальон и вернуться домой. Заваленный ходатайствами об увольнении, Чибисов обратился за указаниями в ГУГШ. Военная администрация разрешила увольнять всех женщин-добровольцев, желающих покинуть службу [РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 349: 39]. Поскольку документов, регламентирующих статус этих женщин-солдат, не существовало, правительство без особых затруднений разрешало им вернуться к гражданской жизни. Получив такую возможность, женщины-добровольцы стали массово покидать батальон, и к середине сентября подразделение уже не могло сохранять внутреннюю сплоченность. К этому времени командование решило распустить батальон. Однако неясно, послужило ли это решение толчком к массовому уходу женщин-добровольцев или, напротив, само было им вызвано [Там же].

После расформирования батальона многие из оставшихся попросили немедленно отправить их на фронт, не желая упускать долгожданную возможность сразиться за Родину. Полковник Чибисов и руководство Московского военного округа решили удовлетворить их просьбы. 26 сентября десять женщин были отправлены на Румынский фронт, пять вошли в состав 1-го сибирского артиллерийского дивизиона, еще пять – в состав 58-го Прагского полка. В тот же день 42 женщины-добровольца были отправлены на Юго-Западный фронт. 27 сентября 208 военнослужащих 2-го Московского женского «батальона смерти» отбыли на российский Западный фронт. 30 сентября еще 212 их сослуживиц последовали за ними вторым эшелоном [РГВИА. Ф. 3474. Оп. 2. Д. 5: 179–182, 199].

Их неожиданное прибытие в армейские части вызвало замешательство у фронтового командования. Оно не получило предварительных сведений о женщин-солдатах и не имело представления об их уровне подготовки и о том, какие задачи на них следует возложить. Начальник штаба войск Западного фронта обратился за инструкциями в ГУГШ. Спустя месяц из ГУГШ пришел ответ, что Московский военный округ отправил женщин-добровольцев на фронт без согласования с ГУГШ, удовлетворяя их желание принять участие в боевых действиях; никаких указаний при этом не последовало [РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 329. Л. 54]. Не зная, что именно предпринять, штаб Западного фронта направил их в распоряжение командующего 10-й армии. После этого они были приписаны к 27-й пехотной дивизии. Командование фронта эта ситуация не устроила, и оно попросило больше не присылать женские подразделения. Ставка, узнав об этом, распорядилась принять меры «к расформированию не влияющих на боевую обстановку частей» [РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 349: 54], в целях сокращения штатов и экономии материалов.

Несомненно, военное руководство относило в эту категорию и женщин-солдат, поскольку оно не только питало серьезные сомнения в полезности женских воинских подразделений, но и указывало, что «формирование и содержание их