class="p1">– Не то я говорю. Виноваты мы перед вами. Вся церковь виновата, весь христианский мир. Отдали безвинных, поверивших в чудо детей на заклание. Я, я лично виноват. Горе мне. Ведь знал же, всё знал заранее, но не остановил. Не уговорил, не объяснил, промолчал. Нет мне прощения.

Казалось, деревенский священник и вправду совершенно искренне думал, что мог остановить тридцать тысяч детей, идущих навстречу своей мечте. Так устроены совестливые люди: во всём происходящем они винят только себя. Своя судьба ему была неважна. Раньше радовался бы подвигу мученика, во всяком случае, пока не пришла настоящая боль; это великая честь – надеть такой же венец, как у Господа, но сейчас о себе уже не думалось. Ему было невыносимо жалко детей, давила вина за них, словно он в своём лице представлял здесь, в подземелье, и Папу, и епископов, и кардиналов, и всю католическую церковь, благословившую детей на разочарование и муки, которые не по силам и устоявшимся в вере взрослым.

Желая утешить сидящих в камере мальчиков и девочек, он начал говорить о том, что всё будет хорошо, что не будут мусульмане ни с кого сдирать кожу, как предсказывал рыжебородый. Что это взрослые, серьёзные люди, им нет нужды специально причинять детям боль, скорее всего, мусульмане просто захотят посмеяться. Раздадут завтра детям кресты и заставят изображать поход, петь гимны – что детям придётся повеселить их, и только.

Дети молчали. Мальчик-дворянин сидел в темноте у противоположной стены, прикрыв глаза. В памяти всплыла картинка: белая зима, их замок – башня романского стиля, окна замка закрыты на зиму ставнями, кроме восточного окна. В выстуженном пустом зале на кресле, укрывшись волчьей шкурой, неподвижно сидит дедушка, старый барон Випонт. Ждёт отца и двух старших братьев мальчишки, своего сына и внуков, ушедших много лет назад воевать за Гроб Господень. Из окна намело снегом, но дедушка запретил его закрывать, ждёт. Днями, годами ждёт, что зазвучит у ворот замка сигнальный горн и послышится топот копыт возвращающихся всадников. Так и умер в кресле у окна.

Последние слова священника о том, что мусульмане только посмеются над ними, проникли в сознание.

– Смеяться над собой мы им не дадим, – тихо, серьёзно, с какой-то затаённой внутренней гордостью ответил за всех мальчишка. – Мы им не шуты. Мы крестоносцы!

Пир у султана

Убранство зала в южном крыле дворца поражало своей роскошью. Первое, что бросалось в глаза каждому входящему, была невиданной красоты люстра, свисающая с потолка. Стержень с чеканкой держал на себе ряды спускающихся конусом серебряных чашечек, наполненных маслом с горящими фитильками. Весь пол и стены огромного помещения покрывали шелковые ковры.

В самом конце зала, за резным троном султана, на всю стену висел ковер с вышитой золотыми нитями картой мира.

Под потолком плавал дым от благовоний. Слева от входа, чтобы окончательно поразить входящего, на подставке из розового мрамора стоял золотой павлин. Клюв птицы был раскрыт в беззвучном крике. Перья украшены драгоценными камнями, идеально подобранными под натуральную окраску. Жёлтые опалы, зелёные изумруды и синие сапфиры разных оттенков искрились под светом гигантской люстры. Кровавые глаза птицы играли гранями красных рубинов.

Пророк Мухаммед строжайше запретил правоверным ваять изображения любых птиц и животных, поэтому притягивающий взгляд золотой павлин словно подчеркивал, что к воле пророка в этом дворце относятся избирательно.

В одной из ниш журчал фонтан.

Вдоль стен находились низкие диваны, но на них никто не сидел. Придворные вельможи располагались на коврах среди подушек. Вместе с придворными на коврах сидели приглашённые вожди кочевых бедуинских племён, суровые мужи в чёрных одеждах и чалмах, люди пустыни, привыкшие жить в шатрах. Шейхи неодобрительно посматривали на павлина с рубиновыми глазами. Слуги заносили в зал блюда с фруктами и сладостями.

Наследник своего знаменитого дяди Салладина, султан аль-Малик аль-Адил сидел на возвышенности, как бы отдельно от всех. Высокий лоб с залысинами, уверенные глаза, крупный нос с горбинкой, чёрная жёсткая борода. Говорят, считал себя просвещённым и любил поэзию. Особой жестокостью султан аль-Адил не отличался, но правил твёрдо. Перечить ему мог только самоубийца. К рабам-христианам относился по настроению. Но всегда помнил слова пророка Мухаммеда: «Если иноверец спрячется за камнем, то сам камень скажет: «О раб Аллаха, вот за мной прячется неверный, убей его».

По его хлопку в зал начали заводить детей-европейцев. За ними привели священников и монахов. Танцовщицы незаметно покинули зал.

Все присутствующие, прервав неспешные разговоры, с любопытством повернулись к дверям. Стало тихо.

Марию ввели в зал одной из первых. Взгляд вскользь успел заметить огромную люстру, каких-то людей в чалмах, сидящих в глубине помещения среди подушек, золотую птицу с раскрытым в крике клювом. Было страшно, как никогда.

Пока детей вели из тюрьмы во дворец по дорожкам парка, освещенных рядами горящих факелов, голова кружилась от свежего вечернего воздуха. В зале воздух был спёртым, дымила люстра и чеканные светильники, густо курились благовония.

Больше девочка ничего не успела увидеть. Как только вошла, рука стоящего у входа мамлюка резко пригнула голову вниз. Бегом, в согнутом положении девочку провели на десяток шагов вперед и рывком поставили на колени, почти прижав лицом к полу. Взгляд упёрся в узор серебряной вышивки ковра. По движению, по топоту в зале было понятно, что так заводят каждого из детей. Все делалось в тишине. Рядом с Марией поставили на четвереньки русоволосую девочку, боковым взглядом Мария успела увидеть её красное искажённое лицо с зажмуренными глазами. Журчала вода в фонтане.

– Головы не поднимать. На султана не смотреть. Кто посмотрит – смерть! – на чистом французском языке прозвучал в стороне чей-то громкий мужской голос. Дети не могли видеть переводчика, он стоял посреди зала, в халате и чалме, с жидкой русой бородкой. Бывший монах, пленённый в Палестине, поменявший веру и имя, обученный грамоте и арабскому письму, изучивший Коран, сорокалетний мужчина, раб с латаной душой.

– Его величество благородный аль-Малик аль-Адил приветствует вас, дети, на земле правоверных. Султан выражает вам признательность за то, что вы проделали столь долгий путь, чтобы предстать перед его глазами, – перевёл бывший монах ироничную речь с трона.

Оторвавшиеся от блюд, шейхи смотрели на спины замерших в земном поклоне детей. Чёрные, как ночь, глаза на разных лицах; не угадать заранее, что в них таится.

– Султан много слышал о вас. Ваше безумное стремление вызывает уважение, – переводил бывший монах. – Но взрослые-христиане обманули, предали вас. Христианский мир прогнил до основания. Вместо того, чтобы направить на защиту своих святынь войска, ваш