Чайка продолжала кричать. Великосветская дама, которую пассажирский помощник капитана вел по трапу вверх, обратила на нее внимание и что-то сказала.

Пассажирский помощник капитана, не прерывая движения, выбил из себя несколько трубных слов, которые были слышны, наверное, даже в диспетчерской порта. Через мгновение из-за запасной шлюпки выдвинулся матрос в старой потертой шапчонке, украшенной жидким изодранным помпоном, прищуренным взглядом проводил людей, поднимающихся по трапу, потом вытащил из шлюпки винтовку-малопульку.

Загнал в ствол крохотный патрон, медленно придавил его бойком затвора и поймал чайку на мушку.

Не от сытой жизни птица заглотила непомерную железяку, не от добра — в огромном порту этим чайкам нечего было есть. Чайка словно бы поняла, что сейчас произойдет, скисла, орать стала тише и как-то ушибленно, матрос провел стволом винтовки по воздуху несколько метров и нажал на спусковой крючок. Чайка молча клюнула носом — крик в ней исчез, — беспорядочно заметелила крыльями и шлепнулась в воду. В воде даже не шевельнулась — стрелок был мастером своего дела, — через несколько мгновений железяка уволокла ее на дно, рыбам на корм.

«Капитаны дальнего плавания» проводили птицу безразличными погасшими глазами и стали искать себе новое занятие. Зорге не выдержал, стиснул зубы. Поклонился даме, которую провожал пассажирский помощник капитана в каюту, — это была очень красивая японка с вишневыми глазами и хрупкими чертами лица, одетая по-европейски, на японку совсем не похожая.

И обормоты-мальчишки, и красивая кроткая женщина — это Япония разных уровней, редко соприкасающихся друг с другом, и никому не ведомо, сумеет ли Япония красивых женщин взять верх над Японией отпетых малолетних бандитов, если возьмет, то на островах наступит расцвет, прекрасное победит безобразное, благородство — зло, ум — дурость… Но будет ли все это, произойдет ли? Зорге почувствовал, как у него сами по себе скорбно дернулись губы, словно бы тьма уже победила свет. Он постарался отвлечься от скорбных мыслей, переключиться на что-то еще.

Обвел взглядом береговую полосу и неожиданно улыбнулся — вспомнил последнюю сводку — конфиденциальную, — пришедшую из главного японского штаба в германское посольство. В ней черным по белому было написано, что войска микадо полностью очистили территорию Монгольской республики, на которой проходили бои (какова формулировочка!), тем самым подтвердили факт, что могучая армия генерала Риппо перестала существовать, погибло двадцать пять тысяч японских солдат, потеряно 175 орудий (эти орудия потом еще долго воевали против бывших своих хозяев) и большой боезапас — десятки тысяч снарядов и миллионы патронов. Что же касается военно-воздушных сил империи, половину которых составляли новейшие немецкие машины, то японцы недосчитались целых двести единиц — земля вокруг Халхин-Гола была украшена горелыми самолетными хвостами, будто крестами… Ну а само количество бравых вояк, угодивших в плен, было таким, что министерство иностранных дел Японии вынуждено было обратиться с униженным обращением к Москве: просило урегулировать конфликт мирным путем.

Немцы, понимая ситуацию, которая вообще могла расплющить, будто тараканов, их верных соратников — барона Хирануму и генералов Араки и Мадзаки, также обратились в Москву, к Молотову, с просьбой посодействовать в урегулировании. Молотов обещал посодействовать, но без Сталина ничего решать не собирался, иначе легко можно было лишиться головы, а голову Молотов считал более нужной частью тела, чем, допустим, задница. Свою голову Молотов ценил.

В Токио же немцы прислали на новеньком самолете германских ВВС, четырехмоторном «Кондоре», группу толковых аналитиков из своего генштаба — помочь островным теоретикам разобраться в причинах оглушительного поражения. Дабы впредь не совершать непоправимых ошибок. Берлинские аналитики пришли к выводу: братья их, управляющие солнцем, попались, как малые сопливые детишки, на обычной дезе — простенькой дезинформации, которую может легко расшифровать не только рядовой немецкий лейтенант или гауптман — даже обычный яблочный червяк. Один раз высунет голову из яблочной норки и все поймет. Тьфу!

Монгольский штаб — а штаб РККА это подтвердил — передал в степь, в никуда, можно сказать, информацию о возведении мощного рубежа обороны, а также письменные заявки «на деревню дедушке» (но вовсе не Константину Макарычу) на материалы и срочное выполнение работ, а также на тяжелое инженерное оборудование… Бумаги, естественно, попали к японцам. Те, разглядывая их едва ли не под лупами, только крякали от удовольствия: вот тут они и русских, и монголов прихлопнут, как мух, ведь более бездарного места для возведения укреплений придумать было нельзя. Потирая руки от предвкушения победы, они даже мозоли себе на ладонях набили.

Вместо инженерного оборудования русские подтянули к Халхин-Голу обычные звуковещательные установки, которые успешно имитировали мощные строительные работы.

От звука забиваемых свай даже небо дрожало, а откуда-то из-под звезд вниз скатывались тоскливые яркие всполохи… Уже перед самой схваткой небо начали полосовать тяжелые бомбардировщики, врубали газ на полную мощность — под этим плотным звуковым прикрытием на земле произвели передислокацию танковых батальонов — ни одно перемещение танков не было засечено японцами. В результате подданные микадо остались с носом.

И верно угадал Отт — именно этот разгром японцев заставил Германию пойти на подписание пакта о ненападении с Советским Союзом. Срок действия пакта — десять лет. Причем фюрер был настолько обескуражен японскими проигрышами у Хасана и на Халхин-Голе, что подписал пакт с Москвой, даже не сообщив об этом Токио.

В Токио по этому поводу раздался негодующий вопль: «Ай-ай-ай-ай!», словно министру иностранных дел Арите наехал на ногу трамвай. Арита немедленно вызвал к себе немецкого посла и заявил протест. Немецкий посол отнесся к протесту равнодушно — он и не такое видывал, обычной почтой отправил протест в Берлин, хотя ноте этой надо было присваивать кавалерийский гриф «аллюр три креста»: посол хорошо понимал, что означают все пакты, подписанные фюрером в последнее время, им одно место — в теплом костерке где-нибудь под Берлином, в дачном предместье.

Точно так же он отнесся и к пакту, подписанному с Москвой: в один прекрасный момент — и очень скоро — фюрер просто-напросто подотрет им себе задницу. Таков характер наци номер один.

Все эти материалы — доказательные, с примерами и выводами, выстроенные с точки зрения безупречной логики, — Зорге вез в Гонконг, чтобы передать курьеру.

Зорге хорошо понимал, чем отличается писатель от журналиста, не будь у него этого понимания и насмешливого отношения к себе, он давным бы давно сел за прозу и издавал толстые книги, и почивал бы на лаврах, как на мягкой перине.

Но Зорге понимал, что он умеет делать, а что — нет. Журналист оперирует фактами и словами, и вокруг этих двух понятий и крутится, сочиняя «нетленки», у писателя же свое поле и свои инструменты — чтобы вспахать землю, он оперирует образами. Что получается