Давыдов уважительно посмотрел на друга и сказал:

— Согласен. Готов работать, как и раньше, под твоим началом.

— Нет, Денис. На сей раз одного тебя будет явно недостаточно, — развел руками Голицын. — Потребуются усилия обоих наших ведомств. Служебные переговоры я проведу сам, благо, теперь имею такую возможность. А ты, друг, впрягайся, так сказать. Дел очень много, а времени, как всегда, маловато.

— Я готов, — повторил Давыдов. — И как же ты назовешь нашу операцию?

— Предлагаю назвать ее «Аврора».

— Это в честь фрегата, защищавшего Петропавловск-на-Камчатке?

— Нет. В честь римской богини утренней зари. Ведь в случае успеха над Россией действительно поднимется заря новой, светлой и спокойной жизни!..

1913 год. Март. Санкт-Петербург

Следствие по делу о покушении на подполковника Вяземского с самого начала стало буксовать. И это было не просто стечение обстоятельств. Голицын, помыкавшись неделю между Мариинской больницей на Литейном проспекте и следственным изолятором на Шестой линии Васильевского острова, с удивлением и раздражением обнаружил, что не продвинулся ни на шаг. Более того, ему пришлось написать несколько объяснительных рапортов по поводу случившегося. Причем если рапорт на имя генерала Соболева выглядел обычной штатной процедурой, то объяснительная, поданная на имя градоначальника Драчевского по требованию полицмейстера Адмиралтейской части, к ведению которого относилась и площадь Зимнего дворца, вполне могла сойти за провокацию со стороны конкурирующей силовой структуры.

Из-за всей этой бюрократической неразберихи у Голицына жутко разболелась голова и навалилась бессонница. Он похудел, под глазами появились темные круги, а фамильный нос заострился и стал похож на клюв. «Ну, вылитая сова!» — невесело усмехался капитан, разглядывая себя по утрам в зеркало и приступая к бритью. Если честно, бриться не хотелось, но Андрей поставил себе за жесткое правило: как бы ни было скверно, а чистыми и гладкими щеки и подбородок должны быть непременно!

Все, что удалось выяснить за промелькнувшую неделю, так это происхождение террориста. Им действительно оказался морской офицер, правда, бывший. Капитан первого ранга Даниил Евграфович Ходорковский был уволен из рядов Императорского военно-морского флота за мздоимство и поведение, порочащее звание офицера, еще два года тому назад. Чудом избежал уголовного преследования, но не суда чести. Его лишили всех наград и права ношения мундира, а следовательно, бывший каперанг остался без средств к существованию. Его дальнейшая биография выглядела сплошным туманом. На все вопросы относительно его работодателей Ходорковский упорно отмалчивался. Обыск комнаты на Выборгской стороне, в которой он проживал весь последний год, тоже ничего не дал. Но Голицын нутром чувствовал, что каперанг не сам решился на безумство.

День за днем Андрей снова и снова допрашивал мерзавца, поднявшего руку на его друга и старшего товарища, искал малейшую оговорку в немногочисленных фразах, что тот произносил. «Должен быть заказчик! Должен! — твердил капитан сам себе, трясясь в очередной раз в пролетке с Шестой линии к себе на Офицерскую поздно вечером. — Эх, графа Витте бы допросить!.. Этот старый интриган определенно что-то знает — недаром нервничал, словно школяр перед экзаменом. Так не достать его сиятельство!..»

«Хотя, с другой стороны, — рассуждал Голицын, ежась поутру в такой же пролетке, катившей в обратном направлении, — с чего бы графу связываться с покушением на какого-то подполковника?! Вот если бы на, допустим, премьера Столыпина, или там председателя Госдумы Родзянко, тогда понятно: эти господа много кровушки графу попортили. Но при чем здесь Борис?!»

Ситуация еще больше накалилась из-за неудачной операции у Петропавловской крепости, когда сбежал Рейли. Правда, беглеца удалось перехватить на конспиративной квартире в столице Великого княжества Финляндского. Но ясности в расследовании по-прежнему не предвиделось.

«Теперь хоть разорвись! — сетовал Андрей в основном сам на себя. — Как этот клубок распутывать? Котовский — просто наемник. А Керенский, словно патефон испорченный, твердит одно, что держим его без предъявления обвинения незаконно. И, кстати, прав. Совсем скоро его придется либо отпускать, что нереально, либо…»

О плохом думать не хотелось, и Голицын решился. Вызвал не занятого в расследовании покушения агента Харитонова и сказал:

— Вот что, Евгений, понимаю, что не твое это дело, но больше пока некому. Принимайся срочно за допросы задержанных на Кронверкской набережной. И начни, пожалуй, с Керенского. Ты знаешь, что ему предъявить. Главное, чтобы не сорвался с крючка…

— Сделаем, Андрей Николаевич! — заверил Харитонов, но тут же тревожно посмотрел на него. — Плохо выглядите, господин подполковник.

— Да уж точно не как девица на выданье, — тяжело усмехнулся Голицын. — Похороны Громова завтра?

— Да. В полдень на Волковом кладбище…

— Приеду обязательно…

* * *

Прозрение в деле покушения наступило на следующий день после похорон поручика.

С утра, как обычно, заехав в больницу проведать раненого шефа, Андрей появился на Шестой линии в мрачнейшем настроении и твердом намерении выбить наконец правду из Ходорковского. Но не успел он вызвать упрямого каперанга на допрос, в кабинет почти без стука ввалился Федор Нарсежак. Лицо специального агента буквально светилось от удовольствия.

— Разрешите, Андрей Николаевич?

— Садись, раз уж пришел, — Голицын хмуро оглядел довольного сотрудника. — Может, поделишься весельем?

— Я нашел, господин капитан! — заявил Нарсежак, садясь и хлопая себя по бедрам.

— Что именно?

— Доказательства!..

— Слушай, Федор, если ты сей же час не выложишь новость добровольно, я и тебе учиню… с пристрастием!

— О чем речь, Андрей Николаевич!.. Итак, я на свой страх и риск вчера вечером отправился на Выборгскую сторону, думал: гляну-ка еще разок для очистки совести. Ведь не бывает так, чтобы совсем никаких следов не оставалось. Раз человек там жил, что-то делал, кто-то к нему приходил или ему что-то давали…

— Мы там все перерыли, Федор, — перебил сердито Голицын, — не мог ты ничего найти!

— А вот нашел! — Нарсежак вынул из-за пазухи газетный сверток грязноватого вида и шлепнул его на стол перед капитаном. — Полюбуйтесь!

— Что же это?..

— А вы разверните, Андрей Николаевич…

Голицын осторожно раскрутил газету и уставился на… обычную жестяную коробку из-под печенья. Потом посмотрел на Нарсежака, застывшего в картинной позе фокусника. Хмыкнув, Андрей открыл коробку. Да-а, было чему обрадоваться!

— Федор, следопыт ты наш, да где ж ты ее откопал?! — потрясенно бормотал Голицын, перебирая содержимое коробки: пистолетные патроны россыпью и в обойме, план-карта какого-то большого здания, вырезки из газеты «Речь» с программными статьями лидеров кадетов — Милюкова, Муромцева, Вернадского, экземпляры «Программы партии конституционных демократов». Но главное, несколько личных писем за подписью самого господина Некрасова![24]