— Я с Женей хочу поговорить, — отвечаю, но женщина настроена воинственно.

— Она не хочет, — складывает руки на груди. — Что, наломал дров, теперь локти кусаешь?

— Видимо, именно так, — соглашаюсь с ней.

— Мальчик мой, чтобы заслужить любовь этой девочки, надо землю грызть зубами. Не понимаю, за что она тебя так любит. Ты бы видел, как она вчера себя добивала на льду. Чтобы не чувствовать боль здесь, — она тычет мне в грудь.

— Дайте мне с ней поговорить, — дергаюсь в сторону двери, но эта женщина-шкаф меня не пропускает и остается непоколебимой.

— Да хрен тебе! Мучайся. Не все же ей. Да, я такая. Как курица-наседка, не дам в обиду свою подопечную. И не смотри на меня, как баран на новые ворота. Я и так не лезла в ваши отношения, видя, как она порхает. У нее на носу отборочный! Через два месяца участие в олимпиаде. И я уверена, что в этот раз она возьмет золото, и это уже будет без тебя. А потом можешь пробовать мириться с ней. Если она уже захочет. А сейчас проваливай, и чтобы духу твоего здесь не было! — хлопает меня по лбу с причитанием «дурья башка» и закрывает передо мной дверь.

Я, как истукан, стою у двери и не могу пошевелиться. Это что значит? Всё? Что я больше не увижу свою Женьку?

Звоню еще раз в дверной звонок. Я не могу вот так все оставить. Я люблю ее в конце концов!

— Дёмин, — тренерша приоткрывает дверь. — Если ты сейчас же не исчезнешь, я вызову полицию. И тебя на пятнадцать суток закроют в обезьяннике. Тебе это надо? — рычит на меня.

— Мне Женя нужна, Ольга Павловна. Можно с ней поговорить? Я все объясню ей. Правда, очень надо!

— Не сегодня, Кирилл. Не сегодня, — и снова закрывает дверь.

Но делать нечего. Телефон девушки не отвечает, даже, скорее всего, просто выключен. Не хочет она меня ни видеть, ни слышать. Но утром-то она пойдет на Арену. А значит, я смогу с ней поговорить. И усаживаюсь на ступеньки, оперевшись о перила. Буду ждать утра.

* * *

С раннего утра дом ожил. То и дело с верхних этажей кто пешком, кто на лифте.

— Молодой человек, а вы чего здесь сидите? — вдруг откуда ни возьмись появилась пожилая женщина и трясет меня за плечо.

— Жду. А вы идите-идите. Я дождусь нужного мне человека и уйду. Не беспокойтесь, — успокаиваю бдительную жительницу.

— Ну, смотри, а то полицию вызову, — и спускается дальше.

Да что же мне все полицией тыкают? От этих мыслей отвлекает звук открывающейся двери. Той самой, за которой от меня прячется моя девушка. Она выходит со своей сумкой наперевес и резко останавливается, увидев меня.

— Жень, — делаю шаг в ее сторону.

— Дёмин, твою мать. Ты что здесь всю ночь просидел? — хмурится она и отступает назад.

— Жень, я прошу тебя, выслушай меня. Я все понял. Я мудак. Я идиот. Жень, — боюсь к ней приближаться, лишь бы снова не скрылась за дверью.

— Дёмин, говорить больше не о чем, — она тяжело вздыхает и опускает глаза, словно боится на меня посмотреть.

— Женя, я… — уже готов признаться в своих чувствах, лишь бы снова почувствовать вкус ее губ, ее запах. У меня реальная ломка начинается.

— Нет, — и скрывается за дверью. Снова.

* * *

— Дёмин, я заколебался искать этот чертов подъезд, — по лестнице поднимается Метлицкий.

Хмыкаю про себя, понимая, что это Женя его вызвала.

— Ты здесь какого лешего? — здороваемся с ним за руку.

— Осаждаешь крепость? — усмехается. — Нет смысла. Она упертая, тебе ли не знать. Пройдет пару дней, и остынет, пойдем. Тебе еще чемоданы собирать, — тянет меня за рукав.

— Я без нее не уеду, — упираюсь словесно, но все равно иду за ним.

— Да перестань, Кир, — говорит Дима. — Это несерьезно. Такое предложение поступает раз в жизни. Все ребята из команды за тебя рады, — мы уже вышли на улицу, и я хватаю его за грудки.

— Я люблю ее, понял? — зло выговариваю ему в лицо, на что он всего лишь улыбается.

— Да понял я, Ромео, — даже не предпринимает попытки одернуть мои руки. — Ты уедешь, она немного придет в себя. Все взвесит. Я ей помогу, будь уверен. И она любит тебя, просто боится. Трусишка она у меня, да и у тебя тоже. И тогда-то вы и примете правильное решение. А теперь прекращай дурить, Кир. Поехали, — пиликает сигналкой от своей тачки. И я нехотя сажусь в машину, еще раз кинув взгляд на дом.

Придет в себя. Но у меня-то нет времени ждать, пока она дойдет до правильного решения! Я вообще не уверен в том, что, как только уеду, она не поставит на всех наших отношениях жирную точку.

Я до ужаса боюсь ее потерять. Самонадеянный индюк. Все у нас будет отлично, Жень. Переедем, Жень… идиот безмозглый! Права она, поступил, как ее мать. Решил все сам, распланировал и свою, и ее жизнь.

* * *

Домой возвращаться желания нет никакого, но Димыч прав. Нельзя сдаваться и бросать спорт. Слишком много сил было потрачено на это. Да и ведь это лига мечты? Разве нет?

Вывожу Джека на улицу, потому что без хозяев целую ночь он уже извелся. Носится, как щенок, по всему двору, выплескивая накопившуюся энергию. Тогда как у меня, наоборот, запас сил на нуле. Огромное желание упасть, забиться в темный угол и сделать вид, что ничего в моей жизни не происходит. Что она не начинает стремительно рушиться, разваливаясь на части.

Мимо проходят довольные соседи: семейная пара с маленькими детками. У парня в руках пушистая новогодняя ель, которая даже с расстояния пары метров благоухает.

— Да уж, дружище. Мы остались и без елки, и без Женьки. А все потому, что твой хозяин мудак.

Собакен даже не думает протестовать и выражает свое согласие громким лаем. Сегодня впервые за два месяца я не могу уснуть. Совсем. Так хреново мне не было никогда. Джек, поначалу носившийся с игривым задором, чем ближе к вечеру, тем тише и хмурней. Видимо, пес тоже чувствует отсутствие хозяйки в доме и начинает скучать. Он пролежал почти всю ночь рядом со мной на кровати, тихо поскуливая. Думаю, еще пара ночей, и мы взвоем вместе.

Несмотря на состояние разбитости все эти дни, я не бросаю попыток дозвониться до Жени. Пытаюсь увидеться с ней у Арены, но рядом всегда либо Устинова, либо Метлицкий, и все как один талдычат: дай время. Да, твою мать, а мне-то его где взять? Сокол наседает, требуя подписать документы на перевод, и я оттягиваю эту для всех приятную, а для меня адски тяжелую процедуру почти до последнего дня. И уже в субботу ставлю легким росчерком руки пару закорючек в бумагах, собираю свои вещи и покидаю стены уже родной Ледовой Арены. Выхожу из здания, распрощавшись с парнями, и чувствую на себе ее взгляд. Наверное, так бывает, когда долгое время дышишь человеком, живешь им — привязываешься настолько, что ощущаешь его уже всеми фибрами души. По всё тому же наитию поворачиваю голову и встречаюсь с печальными серыми глазами. Она опять не одна. Опять Устинова рядом, как цепной пес, не подпускает. В какой-то момент надеюсь, что Женя все-таки подойдет. Скажет хоть что-то. Но нет. Исчезает она так же стремительно, как и появилась. Скрывается за дверьми моей, теперь уже бывшей, Арены.