– Понимаю, – говорю я, хотя прекрасно знаю, что она лжет.

Она оглядывается по сторонам с демонстративным, показным состраданием.

– Он упомянул, что вы избавились от всего, что принадлежало Софи.

Я знал, что его это сильно разозлит. Отлично, я рад. Уверен, он успел пожаловаться всем – от кассира-подростка в забегаловке до своих приятелей по гольфу.

– Это не вполне так, – говорю я.

– «Не вполне», – повторяет Линда. – Что это значит?

Я продолжаю глядеть на нее:

– Я упаковал в коробки кое-что из ее вещей. Не все – то, что могло бы пригодиться Фрэнку с Хелен и от чего я хотел избавиться. По большей части то, что было связано с ними. Я не избавлялся от всего, что принадлежало моей жене. Вовсе нет.

– Ее родители озабочены, – говорит Линда.

Иными словами, подозревают меня, думаю я.

– Послушайте, – говорю я, – они скорбят. Я тоже скорблю. Мне нужно заботиться о дочери. Возможно, я выпил лишнего. Возможно, я сглупил. Возможно, поторопился. Но то, что я вернул им несколько семейных фотографий, которые ничего для меня не значили, и пару идиотских подарков, которые я с легкостью мог выбросить, ни о чем не говорит. Я любил Софи. Я никогда ей не изменял. Я не пытаюсь ее забыть.

Репортерша со сморщенным лицом глядит в сторону. Кажется, я смог ее убедить. Ей больше нечего сказать.

Но потом она восстает из мертвых.

– Думаю, у вас все-таки был кто-то на стороне, – говорит она. – Я много кого расспросила из ваших знакомых. Многие из них не прочь потрепать языком.

Теперь она пытается мне угрожать, и меня это раздражает.

– Думаю, вам надо уйти, – говорю я.

– Я еще не допила кофе, – говорит она, как будто это заставит меня смириться с ее присутствием еще хоть на мгновение.

– Я налью вам в термос, – говорю я.

Выплесну прямо в твою перекошенную физиономию, думаю я.

– Линда, ваше время на исходе, – продолжаю я, ведя ее к выходу. Она оглядывается по сторонам, пытаясь найти что-то, что могло бы подтвердить слова Фрэнка, но ее усилия тщетны. Я убрал из гостиной все, что напоминало мне о Софи.

– Линда, – говорю я, – не возвращайтесь сюда.

– Я всего лишь выполняю свою работу, Адам.

– И не называйте меня по имени, будто мы друзья.

– Вы же называете меня Линдой, – говорит она в слабой попытке отбиться.

– До свидания, Линда, – говорю я. – Спасибо, что делаете самую ужасную ситуацию в моей с Обри жизни еще хуже, распространяя лживые сплетни и прикрывая их неискренней заботой. Жду не дождусь, когда вас, наконец-то, выгонят с работы.

Кое-кто в нашем браке действительно завел интрижку на стороне.

Но это был не я.

* * *

Я смотрю на часы, подарок Софи, который я решил оставить. Обри и Катрина вернутся из парка не раньше чем через час. Я направляюсь в нашу спальню. Теперь это моя спальня. Я распахиваю дверцы шкафа и складываю одежду Софи на неубранную постель. Я чувствую запах своей жены. Я помню, когда она в последний раз надевала это платье. Этот жакет. Я ощущаю ее присутствие. Потом я иду на кухню и беру коробку с мусорными пакетами, которую я как раз поставил на стойку, когда в дверь позвонила Линда Ландан. Мне не нужны напоминания. Я так зол на свою покойную жену. Вся ее одежда отправится прямиком на благотворительность. Я подумывал о том, чтобы выбросить ее в мусорку у заправки по пути на работу. Но понял, что не могу поступить так с Софи. Это было бы слишком жестоко. Я зол на нее, но я не плохой парень.

Коннор в совершенном раздрае. Я очень его жалею. Очень. Даже когда между нами не все гладко, что-то в моем муже, хоть и не хочется это говорить, пробуждает во мне материнский инстинкт. Фу, и зачем я об этом подумала. Коннора не назовешь слабым, но в чем-то он более хрупок, чем я. Так уж сложилось. Я сильнее его. Я – добытчица. Я веду семейный бюджет – не потому, что он не может делать это сам, просто такой уж я человек.

Я наливаю ему выпить, потому что понимаю, что иначе его не успокоить, хотя и знаю, что это неправильно.

– Ты дрожишь, – говорю я.

Он сжимается в комок на нашем белом диване. Черные джинсы оставляют на итальянской коже следы, но я ничего не говорю. Не сейчас.

– Мне дерьмово, – говорит он.

Я сажусь рядом:

– Что случилось?

– Не знаю, – говорит он, делая большой глоток. Я знаю, что он собирается напиться. Стресс всегда сильно влияет на Коннора. Так было всегда, с самого первого дня нашей встречи. Я не знаю всего, о чем думает Коннор Мосс, но я довольно хорошо изучила его характер.

Он думает. Пытается связать воедино трагедию, произошедшую в Южной Калифорнии больше десяти лет назад, и ту, что случилась в эти выходные на Худ-Канале. В одной из них была замешана машина. Другая представляла собой похищение. Два совершенно разных события.

Но кое-что их все-таки объединяет, и я знаю, что сейчас скажет Коннор.

– Я ничего не помню, – произносит он.

– Ты был пьян, – напоминаю я. – И чуть не погиб.

Он отводит взгляд.

– Ну да, – говорит он, и, как бы иронично это ни было, делает еще глоток.

Я подливаю ему еще текилы. Себе я тоже налила стакан, но по большей части лишь позвякиваю кубиками льда. Я никогда не любила пить. Мне довелось наблюдать, как алкоголь разрушил брак моих родителей. Само собой, я нашла себе мужа с той же проблемой. Диплом Университета Сиэтла и докторская степень Вашингтонского университета меня не уберегли.

Умный ход.

– Но, Кристен, что насчет крови? – спрашивает он. – Я не знаю, откуда взялась кровь.

Он смотрит на меня, затем снова опускает взгляд на стакан. Кажется, Коннор вот-вот заплачет.

– Милый, ты порезался на работе, – говорю я, хотя сама в это не верю. – Потом долго ворочался в постели. Я слышала. Ты был пьян в стельку. У тебя шла кровь. Ничего особенного, милый.

– Но тебя не было тем утром. Я остался один в коттедже.

– Верно, – говорю я. – Ты спал без задних ног, так что я пошла немного прогуляться. Вот и все, вся история.

Он глядит в свой пустой стакан:

– Всего лишь история?

Я качаю головой:

– Нет. Не знаю, о чем ты.

Его глаза полны отчаяния.

– Кровь, – говорит он. – И мои ботинки.

Он не говорил об этом раньше, как и я. Но с его ботинками действительно случилось что-то странное. Когда мы одевались, чтобы поехать в полицейский участок Шелтона, я видела, как Коннор несколько минут их разглядывал. Он выглядел удивленным. На ботинки налип песок с пляжа, осыпавшийся на пол, как только Коннор их поднял.