Жора слез с подоконника, налил воды и жадно выпил.

– И чем закончилось? – полюбопытствовал Бабкин.

– Тем, что я у Джоника остался единственным телохранителем.

– Это как?

– А вот так. Васька выслушал приказ и говорит: «Я такими делами не занимаюсь». Джоник на него наехал по полной. Друзья-то еще громче ржут. Не твой, говорят, сегодня день, Ринатик. Сначала с бабой не сложилось, теперь твой собственный охранник тебя в грош не ставит. Джоник давай на Ваську орать. А тот уперся: не трону пацана и все. За что его бить? За то, что он девчонку свою защищал? Ну и пришлось Джонику свалить оттуда.

– А Васька?

– В корень зришь! – зло оскалился телохранитель. – Ваську выгнали к чертям собачьим. За то, что не стал лупить невинного человека.

Побагровевший Пащенко с силой шмякнул стаканом об столешницу.

– Понял, к чему я тебе это рассказал? Они здесь все такие. Один к одному. Инопланетяне. Твари со щупальцами! Замаскированные. Я как-то с Джоником в Астану летел, на концерт. Чуть штаны не обмочил, когда в зал вылета пришел.

– Это почему?

А вот представь: двадцать человек этих артистов вокруг! Бредут к стойке, пошатываются. Все как один бледно-зеленые, в кепках, солнечных очках и спортивных костюмах. В четыре утра! Костюмы – чтобы спать в самолете было удобнее. Очки – чтобы морды их распухшие, не дай бог, в прессу не попали. А бледные, потому что загорать-то им негде, вечно в перелетах. И вот стою я среди них и понимаю: это ж натурально отряд зомби! Ходячие мертвецы! Эх и ужас меня пробрал, братан.

Бабкин вспомнил, как Олеся Гагарина подкусывала Кармелиту за нездоровый цвет лица, и понимающе усмехнулся.

– А шуточки у них какие! Летим мы, значит, и тут самолет как начнет швырять туда-сюда. Турбулентность адская! Даже мне не по себе! А Кармелита – она там тоже была – эдак невозмутимо бросает: «А ведь если мы сейчас разобьемся, какой будет впечатляющий некролог!»

«Хладнокровная тетка!» – одобрил про себя Сергей.

– А ей сзади отвечают: «То-то Влад Сташевский обрадуется! Снова сможет стадионы собирать!» И все ржут как придурки.

То, что упыри вместо того, чтобы бояться, смеялись, явно выводило Жору из себя. Он не желал предоставлять им право на бесстрашие.

– А знаешь, когда я про них все-все окончательно понял? – телохранитель доверительно наклонился к сыщику. – Один раз концерт был общий. Гримерки на двадцать человек сразу. Джоник свалил куда-то, а меня оставил в углу сидеть, вместо мебели. Ну, сижу. Вокруг все голые бегают…

– Почему голые? – удивился Бабкин.

– А они всегда в гримерках нагишом, – небрежно пояснил Жора. – Привыкли постоянно переодеваться, никого не стесняются. Ни журналистов, ни чужих. Короче, слушай: приносят Виктору Бантышеву костюм. Этот, как его… для выступления…

– Сценический, – подсказал Сергей.

– Во, он самый! Уй-ёй! Я такого кошмара никогда не видал. Вроде как змеиная шкура, только желтая и мохнатая, а где соски, там дырки прорезаны. Воротник – белый, на манер стульчака от унитаза, а на причинном месте розочка пришита. Такая красота, что аж кровь из глаз. Уж на что там народ ко всему привычный, но тоже изумились. Обступили Бантышева и рты раскрыли. «Витя! – говорит Вороной. – Это что за шок и трепет? Ты что, к зрителям в этом выйдешь?»

– А Бантышев?

– Приосанился, волосы со лба откинул. – Жора очень похоже изобразил, как Виктор, задрав подбородок, горделиво отбрасывает челку. – И говорит: «Дети мои! Запомните: лох должен цепенеть!»

Жора сделал паузу и с выражением повторил:

– Лох должен це-пе-неть!

И видя, что Сергей не ужасается, расшифровал:

– Это он про зрителей. Сечешь?!

– Цинично, – признал Бабкин. И прибавил про себя: «Илюшину наверняка понравится».

– Да мерзость, мерзость! Кто они все после этого? Куклы. С механизмом. Пускай хоть все друг друга поубивают. Никому от этого хуже не станет. Они тут все эти, как его… взаимозаменяемые. Эти помрут – другие такие же повылезут.

Телохранитель взял с подноса яблоко, достал из кармана складной швейцарский нож и принялся ожесточенно чистить фрукт.

Бабкин внимательно наблюдал за его движениями и думал о том, что взгляды на происходящее у них с Жорой совпадают почти стопроцентно. Кто совсем недавно представлял себя в балагане среди цирковых уродов? Кто убеждал Макара в том, что вокруг одни выродки?

Но отчего-то эта же песня в исполнении Пащенко звучала как-то… Нехорошо звучала, в общем. Слишком много в ней было то ли злобы, то ли чувства собственного превосходства. Петь с Жорой хором не хотелось, хотя еще совсем недавно Бабкин облобызал бы человека, разделяющего его чувства. Теперь же он поймал себя на том, что ему хочется защитить этих людей от яростных нападок телохранителя.

– Куклы, – бормотал Жора. – Паршивые куклы, все до единого.

– Ася Катунцева настоящая, – сказал Сергей.

– Чего?

– Девушка. С Бантышевым.

Жора сразу как-то сник. Запал его иссяк.

– А-а, точно. Хорошенькая такая. Да и та дура! В кого влюбилась-то!

– Дура, но настоящая, – повторил Бабкин.

– Ну вот только девчонку и жалко. Если не меня подставят, так ее. Сейчас тебе все эти морды хором подтвердят, что видели, как она Джоника убивала. И фотки с телефончиков предоставят. Чтоб уж наверняка.

Сергей вытащил из кармана свой изрядно потрепанный блокнот.

– Повтори-ка мне тогда, дружище, где ты был и кого видел после того, как я ушел из гардеробной.

1

Олеся Гагарина посмотрела на Илюшина с Бабкиным, не скрывая любопытства. Сыщики, значит. Частные. До чего же увлекательно!

Первого она уже видела на ужине и после, когда он так по-дурацки попался в ловушку Медведкиной. Ну Танька! Вроде проста как швабра, а потом раз – и выкинет что-нибудь эдакое. Думаешь, только и умеет, что в шпагате растопыриться да нести галиматью про единение с космосом. А она берет человека, как фигурку Лего, чтобы поиграть с ним, и крутит-вертит его, как пожелает. Это ведь Танька предсказала, что телохранитель Джоника полезет в ее сундук. Так оно и вышло.

«А он ничего!» – снова отметила про себя Олеся, с удовольствием рассматривая старшего сыщика. Здоровый как медведь. В неосвещенном подъезде встретишь – заикаться начнешь. Вроде слегка оплывший, но под тонким слоем жирка сплошные мускулы. Уж на это у Олеси глаз натасканный, ей и рубашку с него снимать не нужно, чтобы убедиться. Глаза карие, глубоко посаженные, и зыркает он этими глазами хмуро, словно только из берлоги выбрался и думает, что бы эдакое сожрать, питательное и калорийное.

«Зыркай-зыркай, милый, – с умилением подумала Олеся. – Я таких голыми руками брала. Ты у нас только с виду суровый и косматый. А похлопай перед тобой ресницами – и размякнешь. Знаю я вас».