Не говоря нам ни слова, Директриса и Адриано направляются в ее комнату, полуспотыкаясь в спешке, — руки и рты соединены, пьяно пошатываясь; их распутно торопливое желание достичь двери — очаровательная картинка. Я беру руку отца, рывком поднимаю его на ноги и, улыбаясь, веду в свою комнату.

Ложусь и жду, когда он войдет в меня. Он берет меня сразу, молча, без спешки и колебаний. Наше занятие любовью скоротечно. Я позволяю ему одному достичь оргазма. Я хочу быть только сосудом для него. Затем он лежит рядом со мной с закрытыми глазами. Я позволяю ему немного отдохнуть, затем прошу поласкать меня.

Он еще не успел коснуться меня, как я почувствовала приближение кульминации. Это не безудержный оргазм, подобный тем мгновениям, которые заставляют мое сердце биться только после него, но больше похожий на нежный вздох, пик долгого ожидания.

Мне кажется, Директриса очень хочет спать с отцом. Но он не желает этого. У них было несколько трудных дней узнавания друг друга. Адриано и я беспокоились: мы знаем, что будущее Неанды зависит от результата этого своего рода испытания. Но Директриса тоже знает, что поставлено на карту. Она упорствовала, вела бесконечные разговоры с отцом, и уже на третий день мы поняли, что они наконец-то приняли друг друга и пришли к взаимопониманию.

Директриса больше не ревнует к нему и не хочет над ним доминировать. Отец дал ей понять, что еще при первой нашей встрече сказал мне, что он ведет себя как пожилой мужчина только из-за неспособности отыскать и выбрать новых женщин.

Со мной было иначе, я самая старшая из всех, первая жена в любом смысле слова: его настоящая жена, созданная им.

Итак, мы ожидаем шестнадцатого апреля, дня, когда я должна буду сесть на самолет, летящий в Женеву через Рим.

Я переживаю каждый этап — от глубочайшего удовлетворения до самого разрушительного сомнения. Гептандрия кажется такой хорошо защищенной и так удачно приспособленной к внешнему миру. Маленький порт действует. Мальтийский персонал ведет себя внешне невозмутимо. Адриано, как хороший архитектор и практичный человек, воздвиг, где только это было необходимо, барьеры между нашим образом жизни и внешним миром.

— Ничего выдающегося в этом нет, — говорит он. — Моей первой важной работой был проект монастыря траппистов.

Наша проблема и здесь остается прежней: защита нашего счастья от нападения и агрессии нашей эпохи. Нам удалось организовать дело, но не приготовила ли я новую тюрьму для Мориса?

Я прибываю во Фрибур вечером семнадцатого. Взяла напрокат машину, чтобы добраться до тюрьмы, где содержался Морис — тюрьмы округа Белл Шасс, недалеко от Эставельера. Мориса выпустят завтра утром в восемь тридцать.

Я сижу в машине, ожидая снаружи у главных ворот в восемь утра. Прошло десять минут, и ко мне подходит охранник в форме и спрашивает, что я здесь делаю. Сообщаю, что встречаю заключенного. А он говорит, что я могу остаться, и входит в тюрьму через небольшую боковую дверь.

Восемь тридцать, восемь сорок пять, девять, десять минут десятого. Через эту же боковую дверь, которой воспользовался недавно страж, появляется Морис, держа в руке небольшой плоский чемодан.

Я запускаю двигатель и останавливаю машину прямо перед ним. Он смотрит на меня и улыбается. Я распахиваю дверь перед ним, и он забрасывает свой чемоданчик на заднее сиденье. Садится рядом со мной и закрывает дверь. Я трогаюсь. Никто из нас не произносит ни слова. Я плавно веду машину. У меня такое чувство, будто он более восприимчив, чем прежде, к ударам, неожиданным поворотам, внезапным остановкам.

Сознание того, как осторожно я должна ехать, позволяет мне расслабиться, чего мне обычно не хватает, когда веду машину. Слегка поворачиваю голову в его сторону и улыбаюсь в ответ. Он устраивается поудобнее.

Я показываю на свой ремень безопасности, и он поворачивается, чтобы пристегнуть свой.

Въезжаем в Женеву. Я возвращаю взятый напрокат автомобиль. Морис достает мой чемодан из багажника, и я несу его. Очень светло. Мы предъявляем свои паспорта полиции аэропорта, и Морис проходит, как и все другие пассажиры. Не знаю почему, но я вообразила, что его отведут в сторону и все займет намного больше времени, чем обычно.

В самолете мы обмениваемся лишь несколькими фразами:

— Хочешь кофе?

— Нет, большое спасибо… не сейчас…

— Эта еда в полете действительно ужасна… Извини, я имела в виду… Я думаю…

— Не имеет значения…

Остановка в Риме кажется вечной. Мы ничего не можем сказать друг другу… ничего, что можно было бы сказать, сидя в откидных креслах в здании аэропорта, в присутствии людей, снующих взад и вперед, с регулярными громкими объявлениями о взлетах, посадках, задержках рейсов…

Мы прибываем в Валетту в семь вечера. К счастью, дни уже становятся длиннее. Впервые в жизни я заказала вертолет, чтобы он доставил нас прямо в Неанду. Морису я об этом не сказала.

— Вертолет! И ты говоришь, что будем на месте через полчаса?

— Двадцать минут… В противном случае мы прибыли бы только в полночь или что-то около этого…

Из нашей прозрачной пластмассовой кабины Морис смотрит вниз, и я, как и он, тоже рассматриваю окрестности под нами. Только вертолет дает человеку ощущение полета без двигателя. Мы видим весь город, огороженный стенами, нам удается рассмотреть отдельных прохожих. Я даже разглядела красный шарф на одной из женщин…

Хэм, один из двух шоферов в Неанде, приезжает встретить нас в «рейндж ровере» на плато, возвышающимся над гептандрией. Во время короткой и тряской поездки Хэм не замечает, как ритмично бьется моя голова между дрожащими бедрами Мориса. Ни поездка, ни акт не длятся долго, и когда я выхожу из машины, я все еще слизываю последние густые капли влаги Мориса со своих припухших губ.

На двух больших серебряных подносах много разных блюд и напитков, приготовленных мной. Белые и красные вина, шампанское, пиво и термосы с чаем, кофе, молоком со льдом, мандариновым и персиковым соками. Я оговорила два условия, касающиеся еды: все должно быть в небольшом количестве — кусочек того или этого, как в канапе; также все должно быть колоритно — зеленого, желтого и розового цветов. Шримс (мелкие креветки) обеспечивают розовый, а шафрановый рис — желтый цвет. Имеются маленькие зеленые шарики шпината a la Ricotta, а в специальной круглой кастрюле для подогрева на столе несколько ломтиков тушеного мяса вместе с бульоном с зеленью и цыпленком.

— Ты хочешь принять ванну или сначала поесть?

Морис колеблется.

— Думаю, лучше поесть, — говорит он.

Он снимает свой жакет, который, как я только теперь вижу, ему слишком велик. Он явно здорово потерял в весе… Развязывает галстук, расстегивает воротник рубашки и закатывает рукава.

Я замечаю татуировку вокруг всего правого запястья. Вглядываюсь получше. Это непрерывная цепочка трех повторяющихся букв: Неянеянеянея. Морис наблюдает за мной и улыбается. Во второй раз сегодня он улыбается мне.