сельские жители и кочевники, мой молчаливый провожатый уве­ренно разыскал одну, ничем от других не отличавшуюся, и указал на нее пальцем. Повозка была закрыта со всех сторон. Я догадался, что в ней притаилась женщина. В то же время с разных сторон появились шесть пер­сидских всадников, и один из них подвел мне гнедого жеребца. Провожатый взял за поводья коня, запряженного в повозку, и вскоре мы выбрались на Парфянскую дорогу.

Тогда «торговец» коротко поклонился мне и поспешил бегом обратно в город.

Гекатомил — столица Гиркании — располагался на расстоянии двух третей пути от Эктабаны до Нисы, то есть примерно в девяноста парасангах, или двух тысячах восьмистах стадиях, от царского дворца. По приказу царя мы торопились и достигли Гекатомила на десятый день пути. Это был самый молчаливый поход из всех мною совершенных. Всю дорогу ехали будто воды в рот набрав и без того малоречивые персы. Ни звука не доносилось из повозки. Воины, я уверен, не знали, кого охраняют, и, похоже, ничуть не задумывались об этом. От природы любопытному эллину было куда труднее выносить это молчание.

Ясно было только, что мне доверена «запечатанной в сундуке» одна из главных тайн царского дома.

У ворот Гекатомила персы повернули назад, хотя самая опасная часть дороги оставалась впереди. Выходило, что в этом «нелегком деле» царь больше доверял чужестранцу, чем своим. Мне было лестно, однако, с другой стороны, Болотные Коты непривычны к большой обузе.

Голова моя перегревалась от мыслей и всевозможных предположений день и ночь, но я, конечно, не мог поз­волить себе грубо нарушить чужие пределы и попросту заглянуть в повозку, подняв один из пологов. Великий Митра, хранитель пределов, жестоко наказал бы преступника. Пару раз, на рассвете, я нечаянно видел руку, полностью, До кончиков пальцев, обернутую в тонкую материю. Рука появлялась из повозки, держа медный сосуд для нечистот, переворачивала этот горшок, а потом исчезала вновь. Еду — в запасе было вяленое и просоленное мясо, к которому я по своему усмотрению добавлял плоды и размягченную чечевицу — приходилось подавать на подносе под полог. В общем, я вообразил, что царь послал меня отвезти на продажу или в дар какому-нибудь правителю диковинную птицу в клетке — симурга или африканского говорящего дрозда.

Волею самого Митры или же нашей эллинской богини случая, Тюхе, тайна сама собой раскрылась на восемна­дцатый день пути.

Пустынная дорога не обошлась без десятка добрых разбойников. Я увидел издали всадников, внушивших мне по­дозрение, и свернул с дороги в низкий кустарник.

Они припустили навстречу, рассыпаясь цепью.

«Вот теперь мне очень нужны твои жертвы и молитвы, царь персов!» — без особого почтения обратился я в мыслях к Киру, вслух же обратился к повозке:

— Госпожа! Близко грабители! Мне нужно укрыть тебя!

Ответа не последовало, и я решил, что наконец получил полное право нарушить все пределы и, возможно, перед гибелью узнать главную тайну Кира.

Я распахнул полог и не увидел в повозке никого!

Сколько мыслей вихрем пронеслось в моей голове за одно неуловимое мгновение! А вдруг птичка успела упорхнуть, обманув зоркого Кота?! А вдруг ее и вовсе не было в повозке?!

Чудес я раньше не видел, но теперь был готов поверить в чудо. Кто знает: может, я вез какую-нибудь из персидских богинь или нимф, пойманных Киром и отправленных им в далекую чудесную страну по велению свыше.

Все эти «разгадки» так и скакали в моей голове, пока я сам бушевал в повозке, как грабитель, раскидывая тюфяки и подушки, гремя блюдами и киликами и еще подспудно надеясь, что «птаха» просто забилась с испугу в какую-нибудь щелку.

Земля уже гремела под копытами чужих коней. Уже доносились хищные возгласы дорожных шакалов.

Бросив глупые поиски и выругавшись, я выпрыгнул из повозки в кустарник и приготовился отразить нападение.

Три метательных кинжала предназначались для самых храб­рых, а потом... Потом будь что будет, подумал я, вепрь царю тоже не дался даром; посмотрим, найдется ли тут охотник, достойный Кира.

Стук копыт подсказал мне, как вернее юркнуть от одного куста под другой.

Меня заметили крайние двое из цепи и едва успели завернуть коней, когда первого настигло мое жало. Острие пробило ему жилы под правой ключицей, он опрокинулся с седла. Я тут же бросил второй кинжал и прыгнул на раненого, надеясь выдернуть из него жало и метнуть его вновь, в другого разбойника.

И вдруг чужие кони заметались. Послышался испуган­ный горловой вопль, потом — еще один, и грохот копыт покатился куда-то в сторону. Разбойники понеслись прочь, словно наткнувшись на злобного духа пустынь.

Я осторожно высунул голову над кустами, поглядел во­след храбрецам и насчитал четырех коней, потерявших сво­их седоков и теперь скакавших за своими собратьями на­легке. Что за чудеса?! Может, и в самом деле Судьба довела меня до нечистых мест?

Поблизости тем временем слышались глухие стоны. Я навострил уши и ноздри и по-кошачьи двинулся на запах человечьего страха и боли.

Двое неподвижно лежали там, где их настигло мое оружие. Стонал же где-то третий. Я двинулся дальше и вскоре нашел оставшихся. Счет оказался верным. Еще двое валялись друг около друга, один уже мертвый, а другой еще не совсем. Из каждого — у одного между лопаток, а у другого из печени — торчало по одной скиф­ской стреле.

Я увидел оперение и поразился.

— Азелек! — невольно сорвалось с моих губ.

Я поднялся в полный рост, растерянно огляделся по сторонам и позвал ее вновь:

— Азелек!

Ответа из пустыни не было.

— Азелек! — позвал я в третий раз, еще громче, в полный свой голос, осознавая, что наконец случилось чудо и мо­литва Кира дошла до небес.

И тут мне в глаза бросилась одинокая повозка — и тогда я замер, остолбенев.

Сколько я стоял посреди пустыни окаменевшим исту­каном, не могу сказать. Мне показалось, что целый эон. Пока все уложилось в моей голове, где-то поднялись новые горы, где-то пересохли или разлились моря, а все звезды на небесах поменялись местами.

— Азелек, ты вернулась? — тихо спросил я у повозки, подойдя к ней вплотную.

Сначала было тихо, а потом колыхнулся полог, и наружу высунулась рука с медным горшком.

Первый раз мне изменила эллинская душа, и я не рас­смеялся, а только стыдливо отступил, хотя повод покатиться со смеху был лучше некуда.

До Нисы я управлял повозкой сам не свой. У меня за плечами — рукой подать — за легким пологом безмолвно таился прекрасный и необыкновенный