и поначалу остолбенел, воззрившись на изменника. Персы невольно расступились.

-- А вот и ты, Гарпаг! -- язвительно изрек бывший царь.-- Может, тебя пропустить вперед? Какой у тебя обиженный вид. Я хорошо знаю Гарпага и догадываюсь: он теперь приписывает себе все деяния моего внука.

Гарпаг побледнел, но отвечал с достоинством:

-- Ты правил жестоко, Астиаг. Ты погубил моего сына. Ты возбудил против себя народ. Да, я писал царю о бедах страны и несчастьях твоих подданных. О многом царь узнал от меня, это верно. Да, я убедил многих стратегов и воинов в том, что власть Куруша принесет стране благополучие и изменит их жизнь к лучшему. Славный Куруш знает, что я всегда любил его, с самого дня его рождения. Это единственная моя заслуга, которую я приписываю лично себе.

-- Глупец! Ты глупец, Гарпаг! -- воскликнул Астиаг и даже притопнул ногой.-- И на свете нет большего глупца, чем ты! Если ты заставил стратегов поверить тебе, зачем ты возложил царский венец на другого, хотя мог бы хоть слегка прирыть венцом свою плешь? Мидяне возвысили тебя, а ты сделал мидян рабами! Вот и вся твоя заслуга*).

-- Довольно, Астиаг! -- резко оборвал его словоизлияния Кир.-- Ты сам говоришь глупость. Никто не делает мидян рабами. Они братья персам, как Гистасп является братом мне самому. Запомни, Астиаг, и не поднимай смуты.

Теперь побледнел и сам бывший повелитель Мидии. Видимо, он опомнился и устрашился своих слов, оброненных в приступе гнева.

-- Прости меня, мой дорогой внук,-- ослабевшим голосом пробормотал он.-- Как бы там ни было, я не люблю изменников.

Надо было видеть лица персов, когда перед ними открылась сокровищница Мидии. Позднее, добравшись до дворца Креза в Сардах, они попирали настоящие горы золота, но тогда они уже не были так заворожены желтым сиянием, как в эктабанских подвалах.

Астиаг противился тому, чтобы простые воины Кира узрели его богатство, однако Кир вновь резко оборвал высокомерную речь старика.

На всякого человека золото действует чарующе: сердце начинает биться чаще, мышцы напрягаются, рот наполняет слюна и на глаза навертывается влага. Перед грудами золотых украшений, рядами чаш по десятку талантов каждая и россыпями золотых лидийских монет, хранившихся в сундуках ( другая их часть хранилась в запечатанных медных сосудах) персы стояли, разинув рты. В каждом зрачке сверкала полновесная золотая монета.

-- Вот, персы, ныне это принадлежит н а ш е м у царству,-- теперь уже властным голосом проговорил Кир.

-- Тебе, царь! -- поправил Гистасп.

-- Тебе, царь! -- эхом откликнулись воины.

-- Глава каждого из персидских родов получит по таланту,-- сказал Кир.

-- Хвала богам, что мой великодушный внук правил не мидянами,-- тихо пробормотал Астиаг, имея в виду, что мидяне в ту пору были куда многочисленней персов.

Потом Астиаг пытался облачить своего внука в роскошные царские одежды, а тот отказывался, говоря, что час не настал.

-- Неужели ты не примешь одежду даже с моего плеча, старшего в роду?! -- с горечью (деланной или искренней, уже не поймешь) воскликнул Астиаг, снимая с себя расшитый золотом и серебром кафтан.

Если бы Кир отказался вновь, то оскорбил бы древний персидский закон. Он снял с плеч гиматий и принял дар. Мне казалось, он не желает стать похожим на мидянина, пока все остальные персы ходят в своих простых одеждах.

Кир остановился, не дойдя до трона Мидийского царства нескольких шагов. Искусно выточенный из кипариса и покрытый тонким золотом трон был невелик и спинка его была невысока, поэтому особенно массивными и могучими выглядели отлитые из чистого металла быки, стоявшие по бокам от сиденья. Трудно было именовать эти фигуры просто “подлокотниками”.

-- Что же ты, Куруш, мой славный преемник?! -- все не унимался Астиаг.-- Садись скорее! Покажись своим подданным в истинном величии. Пора!

Он так взволнованно торопил Кира, будто боялся, что кто-нибудь успеет вскочить на трон быстрее него и захватить власть еще легче, чем это удалось сделать Киру.

-- Нет, Астиаг,-- покачал головой Кир, как будто не боявшийся потерять власть.-- Быков ночью не запрягают. И по ночам не распахивают поля. Утро -- вот время, когда принимают великие дары богов.

Так Кир отказался взойти на мидийский трон посреди ночи.

Он распустил всех и повелел стражникам устроить знатных мидян достойным образом во дворце.

Отдав приказания своим, Кир подозвал меня.

-- Раз ты назвался “хазарапатом”, эллин,-- сказал он мне,-- то и побудь им до утра. Не думаю, что ты захочешь им остаться на больший срок. Прсмотри и за своими, и за чужими. У тебя холодный и зоркий глаз.

Я пообещал Киру, что в эту ночь буду зорок, как никогда. Однако про себя думал, что за оставшуюся до рассвета ночную стражу, в захваченном безо всякого боя, насилия и грабежа дворце уже ничего не произойдет и можно будет уже для собственного удовольствия пройтись по всем ярусам и покоям дворца, в случае чего ссылаясь на волю самого царя. Я полагал, что, когда перестану быть ряженым хазарапатом, другой такой возможности осмотреть весь дворец может и не представится.

Между тем, последняя стража стоила всех предыдущих вместе с минувшим днем и даже сражением на подступах к Эктабанам.

В продолжение часа я бесшумно, как и полагается ночью Болотному Коту, прогуливался по внутренним помещениям и портикам царского дворца, дивясь искусству строителей, а затем, наконец, углуюился в благоухащий сумрак висячих садов.

Ночь была тихой. Цвели магнолии. Их аромат дурманил чувства и вызывал передо мной образы обнаженных женщин.

Внезапно я почувствовал присутствие чужой силы. То мог быть враг или зверь.

Я сбросил с себя мидийский кафтан, не пригодный для любой схватки, и осторожно двинулся сквозь кусты.

-- Кама! Кама! -- послышался неподалеку голос Кира.

Он звал кого-то по имени.

В той стороне я заметил слабый отсвет, а когда подошел ближе и раздвинул ветки кустов, то на мгновение похолодел.

Царю не спалось, и он тоже решил сделать прогулку -- по своим новым владениям. Он вышел из внутренних покоев в сад, а из кустов ему навстречу вышла самка леопарда. Этого-то ручного зверя он теперь и подзывал к себе.

Однако со зверем происходило что-то неладное. Кошка переступала осторожно, двигаясь к царю по дуге. Светильник на треноге горел за спиной Кира, в отдалении, но я смог различить главный знак опасности: самый кончик кошачьего хвоста подергивался то в одну, то в другую сторону, как голова рассерженной змеи.

--