Разобрав карточки, дети разбежались по комнатам.

— И тебе, — сказал Марк, протягивая карточку Джулии.

— Президентский люкс, я полагаю?

— Точно. Но боюсь, президента Микронезии.

— Спасибо, что выручил.

— Спасибо, что выставила меня крутым перцем.

Джулия рассмеялась.

— Не хочешь хлопнуть стаканчик? — спросил Марк.

— Серьезно? Прям стаканчик-стаканчик?

— Питьевой релаксант. Ага.

— Мне надо узнать, как там у стариков Джейкоба. Они забрали Бенджи на выходные.

— Миленько.

— А то вернется латентным Меиром Кахане в фазе формирования.

— А?

— Он был оголтелым правым…

— Тебе нужно прям стаканчик-стаканчик.

И внезапно не осталось никаких организационных задач для решения, никакой пустой болтовни, а только подползающая тень их разговора в злосчастной мебельной галерее, и все то, что Джулия знала, но не стала бы ни с кем делить.

— Ну иди звони.

— Да это пять минут, не больше.

— Ну, сколько бы ни было. Напиши мне, как будешь готова, и встретимся в баре. Времени у нас навалом.

— Не слишком рано для выпивки?

— В истории тысячелетия?

— По времени дня.

— В твоей жизни?

— По времени дня, Марк. Ты уже опьянен своим холостячеством.

— Пьяный человек не сказал бы тебе, что холостяком называется тот, кто никогда не был женат.

— Ты опьянен своей свободой.

— Ты имеешь в виду одиночество?

— Я попыталась сказать твоими словами.

— Я опьянен своей новой трезвостью.

Джулия считала, что она проницательнее многих, когда речь идет о мотивах других людей, но тут не могла разобрать, что делает Марк. Заигрывает с женщиной, которую хочет? Ободряет человека, которому сочувствует? Невинно дурачится? А что делает она? Любые угрызения совести, которые она могла бы испытать по поводу флирта, теперь были столь далеко за горизонтом, что полностью пропали из виду. Если на то пошло, ей было жаль, что Джейкоб этого не видит.

У них была своя система тайных знаков, секретного обмена сообщениями: при младших детях говорить беззвучно, при Исааке шепотом, писать друг другу записки о содержании текущего телефонного разговора, жесты и гримасы, естественно сформировавшиеся за годы. Например, в кабинете рава Зингера Джулия потерла бровь двумя пальцами и слегка покачала головой, одновременно раздувая ноздри, что означало: смирись. Они умели найти способ понять друг друга, несмотря на все барьеры. Но им нужны были барьеры.

Ее мысли метнулись в другую сторону: Джейкоб однажды усадил Сэма слушать подкаст о почтовых птицах в Первую мировую войну, и тема захватила воображение мальчика — он попросил на день рождения домашнего голубя. Умиленная оригинальностью просьбы и, как всегда, стремясь не только сделать все ради благополучия детей, но и показать, что она все ради этого делает, Джулия отнеслась к просьбе серьезно.

— Они прекрасно живут в доме, — сообщил Сэм. — Есть такие.

— В доме?

— Да. Нужна большая клетка, но…

— А как же Аргус?

— …Немного дрессировки…

— Отличное слово.

— Мам. Немного дрессировки, и они прекрасно подружатся. А когда…

— А как быть с пометом?

— Они носят голубиные трусы. Ну, фактически подгузники. Меняешь раз в три часа.

— Ну, совсем никаких проблем.

— Я бы мог менять.

— Ты уходишь в школу дольше, чем на три часа.

— Мам, это будет так весело! — воскликнул Сэм, вскидывая кулаки в той манере, которая однажды заставила Джейкоба задуматься, а нет ли у мальчика синдрома Аспергера в легкой форме. — Мы могли бы брать его в парк, или в школу, или к бабушке, да хоть куда, прицепить к его ошейнику записку, и он доставит ее прямо домой.

— А могу я спросить, что тут веселого?

— Серьезно?

— Объясни своими словами.

— Если это не понятно, то я не знаю, как можно объяснить.

— А трудно их обучать?

— Легче легкого. В принципе, нужно просто устроить ему классный дом, и он будет охотно туда возвращаться.

— А что такое для них классный дом?

— Ну, он просторный, светлый и окружен сеткой, мелкой: чтобы голубь не мог просунуть сквозь нее голову и застрять.

— Как-то не очень весело.

— А пол выстилается дерном, который регулярно меняют. И ставят ванночку, которую надо регулярно мыть.

— Ага.

— Ну и всякие вкусные угощения типа цикория, ягод, гречки, льняного семени, пророщенной золотистой фасоли, вики.

— Вики?

— Не знаю, я это читал.

— Ну а просторная клетка, это какая?

— Совсем классно будет шесть на девять.

— Шесть на девять чего?

— Футов. Шесть футов в длину и в ширину, девять в высоту.

— И где мы поставим такую просторную клетку?

— В моей комнате.

— Придется поднимать потолок.

— А это разве возможно?

— Нет.

— Ну, тогда она может быть чуть пониже, но все равно хорошая.

— А если ему не понравится его дом?

— Понравится.

— Но если нет?

— Мам, ему понравится, потому что я буду делать все, что надо делать, чтобы получился отличный дом, который голубь полюбит.

— Я просто спрашиваю, что, если нет.

— Мам.

— Я не могу задать вопрос?

— Наверное, он тогда не возвращается. Так? Улетает и остается летать.

Прошла всего неделя, и Сэм забыл о существовании почтовых голубей — он узнал, что на свете существуют ружья "Нерф", — но Джулия не забыла, как он тогда сказал: Улетает и остается летать.

— Почему бы нет? — сказала она Марку, жалея, что рядом нет подходящей поверхности, чтобы постучать костяшками пальцев. — Давай хлопнем стаканчик-стаканчик.

— Всего один?

— А пожалуй, ты прав, — ответила она, поправляя перышки перед полетом, который проверит ее клетку на удобство. — Для этого уже поздно.

Прошло больше восьми часов с тех пор, как они в молчании приехали от ветеринара, четыреста девяносто минут избегания друг друга в одном доме. Продукты были, но возиться у плиты не хотелось, поэтому Джейкоб разогрел в микроволновке буррито. Выложил дюжину морковок-младенцев, не имевших ни шанса быть съеденными, и основательный ком хумуса, чтобы Джулия, вернувшись, увидела — из контейнера взяли немало. С подносом он отправился к Максу, постучал в дверь и вошел.