у нас, похоже, новые самураи объявились. Орудуют, правда, не мечами, а джипами.

Елозин вскочил, нервно прошелся по комнате. Видимо, начинал терять терпение.

— О господи! Черт с ними с этими самураями!.. Послушайте, эта женщина, которая погибла, прожила жалкую, ничтожную, бедную жизнь. Ее сын — тупая шпана, у которого нет ничего святого и ничего впереди. Ее дочь — некрасивое, забитое существо, мать-одиночка с больным сыном. Им предложат какието деньги, и они снимут все претензии. С радостью заключат мировое соглашение! Они будут просто счастливы! Для них смерть матери — удача, которая вдруг подвернулась им впервые в жизни.

— Смерть матери — удача? — уточнил Ледников.

— Вот именно, — жестко подтвердил Елозин. — Освободилась жилплощать в их убогой квартире, у них могут появиться какието деньги… Впервые в жизни! Вам-то чего нужно? Хотите, чтобы вам тоже заплатили? Назовите сумму. Только держите себя в руках и будьте благоразумны.

— Я стараюсь.

— В смысле? — подозрительно осведомился Елозин.

Ледников засмеялся.

— Стараюсь держать себя в руках. Знаете, Сергей Авдеевич, есть такая очень важная для жизни штука — самоуважение. Без него человек хиреет, превращается в дерьмо. А вы пришли ко мне и предлагаете засунуть его в задницу и походить перед вами на задних лапах.

Елозин какое-то время усваивал услышанное, потом взял свой замечательный портфель, набитый важными бумагами.

— Понятно. Ну что ж… Только вы должны понимать, что штука эта, может быть, и полезная для жизни…

— Она не полезная, она — необходимая, — мягко поправил его Ледников.

— Пусть так. Только она очень дорого обходится, — поднял указательный палец Елозин. — А в некоторых случаях — чрезмерно дорого.

В общем — не всем по карману. Имейте это в виду. Вот моя визитка. Если придут в голову иные мысли — звоните.

А через несколько дней пришла эта женщина, от которой веяло несчастьями и убогостью — дочь погибшей. Не поднимая глаза, она говорила о своей уже навсегда не задавшейся жизни, о пьянице-брате, который издевался над ее сыном-аутистом. Брат пригнал ее сюда чуть ли не кулаками, чтобы она уговорила Ледникова отказаться от своих показаний, потому что если они сейчас не получат деньги за погибшую мать, он, брат, выгонит ее из дома с ребенком, а так господин адвокат обещал разменять их квартиру на две раздельные…

И еще что-то в этом роде, с рыданиями и слезами, от чего на Ледникова накатила невыносимая тоска.

— Вы пожалейте нас с сыночком, — бормотала женщина. — Он, брат мой, просто выкинет, его, как напьется, из окна… Вы его не знаете! У меня теперь, без мамы, только одно спасение — разъехаться с ним, иначе он нас с сыном не помилует… А господин адвокат сказал, что не только квартиру, но и денег дадут на лечение сына. Вы поймите меня правильно, я маму очень любила, но что теперь делать-то?

А потом вдруг совсем помертвелым голосом как-то торопливо, будто давясь, добавила, что мама давно уже болела и врачи давали ей совсем немного, так что…

«Так что? — подумал про себя Ледников. — Что!?.»

Разумеется, женщине он ничего не сказал. Зачем? И еще вдруг мелькнула ясная догадка, что женщину прислал Елозин, да и к тому же явно подготовил к разговору — втолковал, что нужно говорить, что может на Ледникова подействовать…

Но что с того? Что это меняло?

Вечером он позвонил Елозину и сказал, что ему все равно, как они будут решать вопросы. Вот только менять свои показания он к безбровому пузанчику-следователю не пойдет, обойдется этот тип и без него. «И не надо, — понимающе подхватил Елозин. — Пусть сам поработает». И еще, добавил Ледников, он обязательно поинтересуется, были ли выполнены обещания данные семье. «Да все уже делается, Валентин Константинович, все уже на мази. Я был уверен, что вы человек разумный. Вы не представляете себе, как помогли этой бедной женщине. Вы ее с сыном просто спасли!»

Слушать этот треп было невозможно, и Ледников просто оборвал разговор. Мелькнула, правда, мысль, что надо было поинтересоваться, что там за государственные интересы скрываются. А то окажется, что нет их, и не было.

Глава 4

«Секретный агент»

В эти же дни в Москву рейсом из Франкфурта вернулся Илья Борисович Нагорный импозантный мужчина лет пятидесяти с бородкой, весьма недурно сохранившийся для своих лет. Встречала его жена, красивая, но уже заметно увядающая женщина в темных очках.

Пока шли к машине, Нагорный искоса поглядывал на жену, пытаясь понять, в каком она состоянии. Убедившись в своих подозрениях, он решительно усадил ее на место рядом с водителем, а сам сел за руль. — Чего так? — насмешливо осведомилась Марина.

— Не хочу, чтобы мы врезались в столб или выскочили на встречку. Марина, ты опять пила!

— Это было вчера, — и не думала отпираться она.

— Ну да, а сегодня продолжилось, — зло пробормотал Нагорный.

Равнодушно пожав плечами, Марина закурила и уставилась в окно. Уже когда выбрались на шоссе, с вызовом спросила:

— Это все, что тебя интересует?

— Нет, разумеется.

— А что тебя интересует еще?

— Например, как наши дела?

— А как ваши дела? Как аферы в Германии? Удалось облапошить добропорядочных бюргеров? Ты им втюхал какую-нибудь фальшивку? Или мазню современного гения, не умеющего рисовать?

Нагорный быстро глянул на нее, но решил не обострять ситуа-цию. Всерьез ссориться с женой он не собирался. Были заботы и поважнее.

— Наши дела в Германии сложились неважно, — примирительно сказал он.

— Что так? Бюргеры поумнели? Или опять зарвался?

— Скорее, поставил не на ту лошадь.

— Ну да… Тебя опять надули наши западные друзья. А знаешь, почему это происходит с завидной регулярностью? — с вызовом поинтересовалась Марина.

— И почему же?

— Потому что ты перед ними лебезишь. Это здесь ты смел и находчив, а там… Там ты все равно чувствуешь себя перед ними человеком второго сорта.

— Ерунда.

— Нет, милый, не ерунда, — с удовольствием продолжала Марина. — Ты как был советским фарцовщиком, так и остался. Только и всего. Учишь тебя, учишь, толку никакого.

Стиснув зубы, Нагорный какое-то время молчал. Справившись с нахлынувшей злостью, поинтересовался:

— А у нас тут ничего любопытного не образовалось?

Марина молчала, но по виду ее было ясно, что новости есть.

Надо только дать ей почувствовать свою незаменимость и превосходство.

— Ладно, Марина, не сердись, ты же знаешь, что я просто хочу тебе добра. А эта привычка пить с утра до добра не доведет.

Марина издевательски расхохоталась:

— Слушай, не строй постную физиономию, это тебе совсем не идет. Добра ему захотелось! Илюша, для тебя добро имеет лишь сугубо материальное