Едва стоит на ногах и князь Борис Михайлович Лыков.

Испуганно смотрит на толпу казаков Иван Михайлович Воротынский, в доме которого отравили спасителя Москвы, князя Скопина-Шуйского.

Рядом с ним Федор Иванович Шереметев…

Жмется к матери – инокине Марфе (Ксении Ивановне Романовой) узкоплечий Михаил Федорович Романов…

Это самое верное польской короне московское боярство…

Все они, кроме Мстиславского и Воротынского, которым еще предстоит породниться с Романовыми, родственники воровского патриарха Филарета. Здесь его жена, сын, брат, здесь Шереметев, род которого тоже происходил от Андрея Ивановича Кобылы, здесь Лыков, женатый на сестре Филарета – Анастасии…

Ополчению удалось, наконец, оттеснить от Каменного моста казаков, они возвратились в таборы, после чего бояре смогли сойти с моста, ставшего постаментом их позора.

Вскоре все они разъехалась по поместьям, расползлась по глухим норам, а инокиня Марфа с сыном Михаилом уехала в подаренный их дворовым человеком Григорием Отрепьевым Ипатьевский монастырь.

И летописцы, и историки утверждают, что такой жалкий вид имели вышедшие из Кремля Романовы, что сердце разрывалось от жалости к ним.

Это так… Россию, пришедшую к стенам Кремля в 1612 году, не сумел совратить воровскими посулами Д.Т. Трубецкой, не запугали ее своей шляхетской гонорливостью поляки… Она, как справедливо заметил С.М. Соловьев, была внутренне очищена, чистое отделилось от нечистого, здоровое от зараженного. И тогда Романовы обманули ее своим жалким видом сломленных, побежденных людей…

Все события четырехсотлетней давности так близки и понятны нам, погруженным в нынешнюю русскую смуту, что многое из того, что происходило тогда, кажется, происходило с нами…

Узнаются слова, мысли, сомнения, узнаются характеры героев и предателей.

Даже ошибки и те, кажется, тоже узнаются!

И точно так же, как в наше время, трудно понять, каким образом удалось кучке мерзавцев из Политбюро разрушить великое государство, так и в событиях, происходивших четыреста лет назад, зияют вопросы, на которые невозможно найти ответа, способного удовлетворить не только ум, но и сердце.

Один из таких вопросов: почему в 1613 году избрали на царство Михаила Федоровича Романова, а – к примеру! – не Дмитрия Пожарского?

Когда чистое отделилось от нечистого, здоровое от зараженного, почему не сумели русские люди сберечь чистоту, обретенную молитвами праведников, подвигами героев, трудом народа?

Ведь князь Мстиславский, Романовы и все остатки Семибоярщины торопливо расползлись по своим поместьям, попрятались от страха, испытанного на Каменном мосту. Им, как деликатно выразился историк, неловко было оставаться в ней подле воевод-освободителей…

Так пусть бы и сидели там, исчезая в исторической тьме…

Нет же! Почти насильно вытащили их из нор и привезли, чтобы сплели они новую сеть, в которую уловят Русь теперь уже на триста лет.

Как это похоже на наши дни, когда тасуется одна и та же колода бездарных, вороватых политиков! Из партии в партию, от одного президента к другому!

И только удивляешься, вглядываясь в события Смуты, как стремительно нечистое сумело вернуть себе господствующее положение.

Еще в ноябре, когда шло сражение, когда брали Москву, князь Дмитрий Пожарский был бесспорным, как говорят теперь, лидером. Он подписывал все государственные документы, и все соглашались, ибо он и был спасителем Отечества.

И вот прошло совсем немного времени, съехались в Москву в январе 1613 году выборные люди, и что же?

Донской казак. С рисунка XVII в.

Служилые люди, составлявшие основу ополчения Дмитрия Пожарского, по обычаю того времени, начали расходиться в свои уезды «по домам». Старорусские люди, они считали, что сделали свое дело, они были уверены, что освобождением Москвы поход, в котором они участвовали, завершен. Они не сомневались, что так же совестливо и бескорыстно будет исполнено дело начальствующими людьми.

Другое дело – казаки…

Десятилетие, проведенное возле разных воров, научило их, надеясь на Божию помощь, не плошать самим. Они знали, что мало победить. Надобно еще и посадить на трон своего человека…

Как говорит летописец, уже к концу года «люди с Москвы все разъехалися», остались только казаки да московские дворяне – та гремучая смесь, в которой и рождались все заговоры и предательства последнего времени.

Князь Дмитрий Пожарский, разумеется, понимал, что происходит, но бессилен был противостоять этой подлости и хитрости. Когда он только попытался похлопотать о выдаче жалованья служивым людям, составлявшим основу ополчения, его немедленно обвинили в попытке их подкупа…

«Многие же от вельмож, – указывает летописец, – желающи царем быти, подкупахуся многим и дающи и обещающи многие дары».

И случилось то, что случилось.

После роспуска городских дружин преобладание казаков стало очевидным, партия тушинских воров возобладала, и это было отмечено самым первым решением Собора, пожаловавшим князю Д.Т. Трубецкому Важскую область.

Это не просто щедрое пожалование… Вага не совсем область, скорее государство.

При Федоре Ивановиче она принадлежала Борису Годунову, при Василии Шуйском – его брату Дмитрию…

Пожалование Важской области – знак, что главным человеком в Москве стал боярин Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, служивший у Тушинского вора, а отнюдь не спаситель Отечества Дмитрий Михайлович Пожарский.

Это знак, что ревизии итогов «приватизации» Смутного времени не будет…

Еще 30 июня 1611 года, в самом начале освободительного движения, Земским собором было принято решение конфисковать земли у бояр-предателей. Тушинские приобретения подлежали отчуждению в пользу неимущих участников движения.

Теперь это решение было отменено.

Под дарственной грамотой на Вагу поставили подписи почти все члены тушинской воровской думы. Здесь – подписи Федора Борятинского и Дмитрия Черкасского, Михаила Бутурлина и Игнатия Михнева – любимого спальника Тушинского вора.

Вскоре Собор подтвердил официальным решением, что все приобретения и пожалования, сделанные от имени царя Владислава, аннулируются, но сохраняются основные владения членов Семибоярщины, а также пожалования Тушинского вора. Не зря ведь в конце-то концов, не щадя своей головы, столько лет предавали и продавали бояре Русь.

С этими итогами приватизации было связано и нежелание бояр избирать царя из своей среды. Во-первых, раболепствовать перед иностранцем для них было привычнее, а главное, менее обидно, чем перед своим, еще недавно бывшим ровней тебе… Во-вторых, царь-иностранец если бы и стал плохо относиться к московским боярам, но равно плохо ко всем и не стал бы заниматься перераспределением собственности между ними.