– Но я… сама собираюсь кормить.

– Сама? – врач невесело ухмыльнулась. – Да у меня молодые сами не кормят! Сама…

Знать бы мне в тот момент, что я буду кормить Катьку до трех лет и семи месяцев, почти как крестьянки-кормилицы – дворян-барчуков в девятнадцатом веке, то не расстроилась бы так от ее слов. Знать этого я не могла. Но звонить, просить маму, и тем более Данилевского привезти мне сухую смесь, заменитель молока, я не стала. Почему? Не знаю. Надеялась на чудо. И чудо произошло. На третий день в роддоме пришло молоко, и крохотная Катька, которую принесли уже накормленную – как раз, видимо, смесью, – очень удивилась, посмотрела на меня большими шоколадными глазками, засопела и стала старательно его сосать.

– Не кормите больше ее смесью, пожалуйста, – попросила я медсестру, которая через десять минут пришла за Катькой.

– А что?

– У меня молоко…

– Много?

– Вот… – я показала разбухшую грудь.

Медсестра с сомнением посмотрела на меня.

– Во дают, а… Чего только не бывает. Ну ладно. Не буду. Может, еще кого покормишь?

– Не знаю, если останется.

Молока не оставалось, Катька выпивала все, что приходило, и часа через два я снова ощущала это непривычное натяжение в груди. Я уже знала – это идет молоко. Рассказала маме по телефону, мама очень обрадовалась.

– Ну вот видишь, дочка, а ты переживала, будет ли молоко! Будет! У меня же столько было молока! У огромных, толстых не было, а у меня – было…

Да, я знала, мама и особенно бабушка любили рассказывать, как у моей маленькой хрупкой мамы было столько молока, что она кормила меня и еще соседкину дочку Верку. Сцеживала и отдавала им. Потому что у Веркиной матери, у сильной, крепкой, работящей Раи молока было две капли.

– Мам, – спросила я. – Тебе Данилевский не звонил?

– Нет, – удивилась мама. – А зачем?

– Ну не знаю. Сюда же он позвонить не может. В автомат…

– Нет, дочка, не звонил, к сожалению. Наверно, ему неловко. Сама ему позвони.

– Да я звонила. У него там такой дым коромыслом!.. Хохот, музыка, гулянье…

– Празднует, наверно, рождение дочери, – неуверенно предположила мама.

– Ну да, вроде того.

– Дочка, тебе хватает еды?

Я хотела сказать, что не то что не хватает, а я просто голодаю. Съедаю то, что дают, и через полчаса хочу есть. Но я не стала этого говорить. Ехать в роддом страшно неудобно. На метро с пересадкой и от метро на автобусе. Мама себя неважно чувствует. Как она поедет? Да еще с едой. Просить брата мне тоже не хотелось. Он как-то снисходительно относился к моей истории с Данилевским, чтобы не сказать пренебрежительно. С непонятной для меня мужской солидарностью. Понимал мой брат Данилевского как мужчина.

– Вы сколько лет встречаетесь? – спросил меня Лёва незадолго до родов.

– Пять. Или семь. Как считать.

– Ну… – брат махнул рукой. – Значит, уже не женится! Раз не женился в первый год или во второй. Теперь уж точно… Даже не надейся!

Я брату не поверила – не с чего было ему верить, он моложе, глупее, и сам запутался в нескольких серьезных отношениях, браках и полубраках. Но обиделась. Что уж так свысока-то? Может, я вовсе и не хочу замуж за Данилевского…

Поэтому звонить брату и просить привезти что-то поесть я не стала. Позвонила все-таки Данилевскому. И просто сказала:

– Дурака не валяй, больше на тему, чья это дочь, со мной не заговаривай. Привези что-то поесть.

– Что именно? – спросил Егор таким гадским голосом, что я должна была обидеться и повесить трубку.

– Тебя тошнит?

– В смысле?

– Почему ты так плохо разговариваешь?

– Что – именно – привезти? – отчеканил Данилевский. – Так лучше?

– Так еще хуже. Привези фруктов, сыра, хлеба, масла. Сливок – в чай наливать.

– Икры черной не привезти?

– Если купишь, съем, конечно.

Данилевский попросил кого-то с работы, мне привезли четыре киви и плавленый сырок. Икры, масла и хлеба Егор мне не прислал. Я не знала, смеяться или плакать, когда мне передали маленький пакетик с едой. Не стала делать ни того, ни другого, просто быстро съела, удивляясь самой себе. Мне нужна была еда. Весь мой организм перестраивался на кормление ребенка. И мне было почти все равно, что об этом думает Данилевский. Я этого тогда, к сожалению, не понимала. Еще и осуждала саму себя за отсутствие гордости. Ведь не выбросила эти киви и сырок, не отдала никому. Съела, да с аппетитом! Больше Егору звонить я не стала. Решила, что и встречать меня из роддома ему не стоит. Лучше заказать такси. Но забрать меня вызвался брат. Может быть, его попросила мама. Я подумала, что с братом в машине спокойнее, чем с неизвестным водителем, и согласилась заранее. Хотела уехать из роддома через три дня.

– Даже не вздумай! – ответила мне старшая медсестра. – Никогда никого так рано не отпускаем. Через пять дней – самое раннее. А что ты так торопишься?

– Да у меня с соседкой плохие отношения. К ней же теперь не пускают никого…

– Наплюй. Какие там отношения? Ходи по коридорчику, прогуливайся. Да спи до кормления. Не надо ни с кем общаться.

– Хорошо, – кивнула я и пошла прохаживаться по коридорчику. В закутке, где висел телефон-автомат, я увидела знакомый бордовый халат. Не успела повернуть обратно, как Селедкина, так еще и не родившая, окликнула меня:

– Эй, глиста! Ну-ка, подь сюда!

Я замешкалась. Развернуться и уйти?

– Че, испугалась? Я те щас покажу, как подруг моих обижать! – Селедкина подбежала с неожиданной ловкостью и пнула меня животом.

– Осторожнее! – воскликнула я, имея в виду прежде всего ее живот.

– А то че? – бодро спросила меня Селедкина. – Позовешь своего мужа?

– С животом осторожнее!

– У меня все нормально! Это у тебя проблемы! Тебе ребенка сегодня приносили?

– Приносили, а что?

– Больше не принесут! – хмыкнула Селедкина и выматерилась.

– Что? В смысле? Что вы сказали?

В то время я еще всех малознакомых людей называла на «вы». Называть на «вы» хамку Селедкину, которая была младше меня ровно вполовину, было крайней степенью глупости и интеллигентской сопливости. Но – увы. Язык не поворачивался ей в ответ «тыкать».

– Задохнулся твой ребенок!

– Что?! – Я секунду смотрела в бесцветные глаза Селедкиной. В голове у меня тяжело застучало, сердце подпрыгнуло к горлу. И я быстро пошла в сторону детской палаты. Я теперь знала, где лежит Катька. Совсем недалеко от моей палаты, оказывается.

– Если не задохнулся, то задохнется! Это я тебе обещаю! – проорала мне Селедкина вслед.