Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А сегодня утром Эдик меня огорошил. Он предложил встретиться в парке, сказал, что у него ко мне есть серьёзный разговор. У меня оставалось немного времени до встречи с Ритой, и я предупредила его, что длительной встреча не получится. Да и не хотелось мне.
Мы встретились, он угостил меня мороженым. Снова клубничным, хотя я не один раз говорила ему, что такое мне не нравится. Мы пошли вдоль аллеи, а потом я вдруг заметила чуть дальше, ближе к проду, Артура. Он сидел на лавочке, а рядом с ним была та самая рыжеволосая девушка из клуба.
Не знаю почему, но меня больно ужалило именно то, что он был с ней, а не просто с какой-то очередной. То есть всё это время они виделись, были вместе, чем-то же зацепили друг друга.
У меня внутри будто всё оборвалось. Поникло, опустилось. Яркие краски августа будто померкли. В груди запеклась горячая обида.
– Так что скажешь? – Эдик лучезарно улыбался, глядя на меня, а я даже не могла вспомнить, что же он спросил.
– Эм…
– Да, – он растянул улыбку ещё шире. – Тебе не показалось, Никуля. Я зову тебя замуж. Зачем ждать, если мы друг друга любим?
Зовёт куда?
Друг друга что?
Я моргнула раз, потом ещё раз, глядя на него. Он что, с другой планеты? У нас с ним даже поцелуя нормального глубокого не было.
Такого как с Артуром. Чтобы кровь кипела и нутро горело. Чтобы сознание плыло, а тело жаждало ещё и ещё.
Боковым зрением я уловила, как он смотрит. А потом обнимает эту рыжую и целует её.
Я не хотела быть с Эдиком, а тем более выходить за него замуж. Да я вообще ещё не собиралась замуж, мне ведь всего восемнадцать. Но внутри полыхала ревность, обида и злость. Разум словно затуманило.
Я встала на цыпочки и обняла Эдика за шею, а потом поцеловала. Это был горький поцелуй, но с самим Эдиком эта горечь связана не была.
Понимала ли я, какую серьёзную ошибку совершаю? Не знаю. Но в тот момент душа желала прокричать: “Видишь, Артур, мне и без тебя хорошо! Я не хрень! Меня любят!”
Прокричать, а потом свернуться калачиком и горько заплакать.
Проблема была лишь в том, что ему было всё равно.
– И что теперь? – Рита коснулась моего плеча. – А как же Артур?
– А что Артур, Рит? Ему-то что? – голос дрогнул и в носу защипало. – У него рыжая…
– Тогда к чему был этот перформанс с согласием Эдику?
– Не знаю, – я села прямо на бордюр и обхватила себя за плечи.
Ритка присела рядом и обняла меня.
– Ник, вы как два идиота, серьёзно. Может, стоит поговорить?
– О чём? Я же ему всё высказала. Он даже не извинился. А значит, ему всё равно.
– Говорю же – два идиота.
– Кто бы говорил…
Ритка вздохнула, но ничего не ответила. Я чувствовала, что она со мной не согласна, она уже не раз это говорила. Была убеждена, что у Артура ко мне тоже чувства.
Ах, если бы это было так.
Она и сама запуталась. Тогда в клубе они с Петей знатно повеселились, а потом она узнала, что он тоже детдомовский. К тому же его никто не протежирует, в отличие от Артура, и живёт Петя в неблагополучном районе с отцом-алкоголиком. Для Ритки это оказалось ударом. Она привыкла, что за нею ухаживают парни из очень обеспеченных семей, а тут Петька, у которого за душой ни гроша.
После нескольких свиданий она с ним порвала, нос воротила, а у самой ресницы дрожали, когда видела его. Я-то заметила.
И слушать Рита ничего не хотела.
“Он мне не подходит” – говорила она.
Вот и сидели мы теперь в ней вдвоём на набережной и смотрели на тёмные воды реки. И вместо того, чтобы радоваться поступлению в университет, предвкушать свободу и взрослую жизнь, мы грустили о любви, которая оказалась не только чувством прекрасным и вдохновляющим, но ещё и весьма болезненным.
* * *– У тебя глаза красные, Ничка, опять всю ночь проревела? – спросил Павел, отдышавшись после приступа кашля, что напал не него, когда мы рассмеялись со старого анекдота, рассказанного им.
Я опустила глаза и вздохнула.
Павел – мой подопечный. Я познакомилась с ним больше года назад, когда меня и ещё нескольких девочек волонтёрский центр направил в хоспис. До этого я в основном помогала в доме престарелых, в детской больнице и в доме малютки. И когда предложили поработать в хосписе – сильно засомневалась.
Да, я прекрасно понимала, что умирающим людям, как никому, требуется поддержка и общение, но не была уверена, готова ли я сама к этому общению. Смогу ли смотреть этим людям в глаза не с жалостью, а открыто и с добротой, с желанием общаться. Жалость им не нужна, они хотят ещё хотя бы ненадолго, на сколько им отмерено, почувствовать подобие нормальной жизни, естественного общения, а не с позиций жалости.
Но я решилась. Было тревожно, но нас готовили психологи, учили как обходить острые темы, но в то же время не увиливать от них, если человеку важно поговорить об этом.
Мама и папа тоже не сразу одобрили. Они просили подумать, объясняли, что я столкнусь там не просто со статистикой, а с реальностью. Эти люди умирают. И они знают об этом. Готова ли я разделить с ними эти знания? Готова ли говорить о погоде и новостях культуры и спорта, зная, что кто-то из них не доживёт до следующей весны или даже до следующего рассвета?
Но когда я приняла решение, родители всё же поддержали меня, как и всегда. Сказали, что гордятся мною, и что если я пойму, что не тяну, то абсолютно не разочаруются во мне.
И вот там я и познакомилась с Павлом. Он был довольно
