Петька оторвался от плиты и обернулся, посмотрел внимательно.

– Ого. Понятно, – кивнул он и вывалил на тарелку содержимое сковороды.

Бухла у нас было до самого утра, так что мы не спешили. Говорили обо всём. Давно уже так пообщаться не получалось.

И детдом вспоминали. Ритку, Валюху, Борзого. Родика Клименко, который с крыши свалился в седьмом классе. Воспеток, заведующую Миронову. Даже Санька Костюка, которого приходилось наказывать за воровство. Жестко было, но воспитание помогало. Месяца на три-четыре хватало, чтобы он не протягивал свои кудрявые пальцы к чужим деньгам, смартфонам и другим ценным вещам.

И о Ладке поговорили, и о Ритке, с которой Петька замутил, но был грубо послан, когда коза узнала, что он детдомовский без гроша за душой.

И про Нику, конечно, тоже перетёрли.

– Не их круга мы с тобой, бро, – я налил ещё по одной, а Петька полез в тумбочку за сигаретами. – Не подходим этим избалованным сучкам. Им пижонов слюнявых подавай.

– Угу, – друг вытащил сигарету зубами и стал чиркать зажигалкой, которая выдавала искру, но никак не хотела поджигать газ. – Блин.

Он отбросил зажигалку и взял с полки спички, подкурил, затянулся и выпустил дым с наслаждением.

– Вот снова дымлю. Надо бросать, сколько раз себе говорил, – он вытащил сигарету и посмотрел на огонёк, медленно пожирающий бумагу. – Ты правильно сказал: хрень это на фиг не нужная. Да и тренер обещал всем за курево яйца оторвать, а то потом пыхтим на трене как паровозы.

Я сначала даже не понял, почему в моих мозгах будто током шарахнуло.

– Как ты только что сказал?

“А то зачем тебе “гиблая хрень”, которую “нафиг не надо”

“Да-да! Я всё слышала, понятно? Так что уходи!”

– Да это не я, это ты тогда сказал, помнишь? Когда ты сестричку свою от Потапа спасал, а я вам жрачку и шмот принёс.

Вспомнил.

Это была мимолётная фраза, брошенная вместе с пачкой сигарет в урну. Ничего не значащая, но, похоже, выдернутая Никой из контекста, потому что до этого Петька поинтересовался, трахнул ли я дочку тренера. Помню, как отмахнулся от вопроса, а потом выбросил эту злосчастную пачку сигарет, назвав на фиг не нужной хренью.

А Ника-то сигареты не видела. Твою мать.

Я сложил два и два и представил, как всё звучало из-за двери для неё. Для той, которая только-только решилась на близость в постели.

Моя маленькая Мышка, представляю, как сильно её хлестнуло, как больно было. Я бы на её месте обиделся до глубины души, так я умею броню ставить, я уже знаю, что такое иголки под ногти. А она девочка домашняя, которую мать и отец как фиалку комнатную растили, оберегали. Чистая, верящая в добро и помощь людям. И тут такой плевок. Будто ботинком грязным в лицо.

– Что случилось? – Петька встревожился, глядя, как я подскочил и стал мерять шагами комнату.

– Вот почему её так отморозило с утра. Вот почему весь следующий день из комнаты не выходила. Вот почему глаза красные были… – я сжал голову, будто сумасшедший, которому череп от мыслей разрывало. – Пиздец, Петя, пиздец просто.

– Да поясни ты, придурок, – он тоже вскочил, закашлявшись от дыма.

Я остановился и посмотрел на него.

– Мне нужно к ней, – осмотрелся в поисках спортивной куртки.

– Тормози, Тур, – Петя положил мне руку на предплечье, а у меня внутри вскипело.

Захотелось сбросить его руку да и двинуть ещё. Но это был Петя, а меня просто колбасило.

– Объясни сначала.

– Мы обсуждали сигареты, что они херня не нужная, а перед этим ты спросил, чпокнул ли я дочку тренера, помнишь?

– Ага. Тебе ещё и не понравился вопрос, ты проморозил меня взглядом.

– А теперь подумай, как могла услышать Ника из-за двери этот разговор.

Петька завис на несколько секунд, видимо, прокручивая с позиции девчонки.

– Вот блядь, – скривился. – Попадос.

– Поэтому мне надо к ней, понимаешь? Сейчас надо. Где моя, блин, куртка? – я снова посмотрел на вешалке, под стулом, вдруг свалилась.

– Не-не, Тур, стой. Сейчас нельзя.

– Чего это?

– Да потому что ты бухой, а сейчас уже почти ночь. Ты как себе этот разговор представляешь? Прилетишь сейчас домой, ворвёшься в её комнату с этими твоими разговорами. А если тренер увидит? Выгонит к чертям – лишишься всего, понимаешь? – друг встряхнул меня за плечи. – А что потом? Что ты ей предложишь? А Пашка как?

Как бы мне сейчас не было сложно затормозить, я понимал, что Петька прав. Я снова к ней полезу, и снова пьяный. Так не годится. На куски сейчас всё в груди, так хочется к ней, чтобы всё объяснить, но нельзя. Натворить могу.

Я вздохнул и опустился обратно на стул. Потёр переносицу, пытаясь усмирить напряжение.

– Давай ещё по одной. А потом тебе надо проспаться, – сказал Петька.

Утром мы, раздуплившись, вытолкали себя на пробежку. С похмелья было тяжко, но разогнать кровь надо было. Потом я принял у Петьки душ и поехал домой. Нервничал, аж пальцы на руле вибрировали. Даже пришлось остановиться ненадолго, покопаться в собственных мозгах, послушав музыку, подумать что и как я ей скажу.

Я входил в дом с таким настроем, что не стану времени даром терять, сразу к ней. Но…

Она стояла посреди гостиной на невысоком пуфе. В свадебном белом платье.

Рядом что-то делала с подолом какая-то женщина, портниха, по-видимому. Милана Авдеевна стояла чуть в стороне, задумавшись и подперев кулаком подбородок. Она смотрела на дочь, чуть прищурившись.

Николь обернулась на шум, когда я вошёл, и наши взгляды встретились. И тут я понял – поздно.

Она. Выходит. Замуж.

За другого.

Это по-настоящему. Это реальность.

Возможно, тогда, в моей летней кухне, она что-то и чувствовала, но прошло слишком много времени. Боль и обида выжгли в ней чувства, и сейчас она принадлежит другому. Факт.

Так что, пошёл ты,