— Отрезать тебе еще пирога?

— Давай.

Пироги Лины были моей слабостью.

— Уже ночь или у меня опять пропало зрение? — спросил Бэмби вечером того же дня. Он лежал на кровати, а я читал ему вслух «Мастера и Маргариту».

— Солнце почти село, — ответил я, откладывая в сторону книгу и потягиваясь.

— Ты видишь в такой темноте?!

— Вижу, — подтвердил я. — А в чем проблема?

Бэмби хмыкнул.

— Извини, я, конечно, помню, что ты оборотень, но я как-то…

— Не надо, Бэмби…

— Что не надо?

— Не надо, — я скрипнул зубами, — называть нас оборотнями. Никогда.

— Почему?

В его голосе было слишком много искреннего удивления, и я, сдерживая подкатившую к горлу злость, ответил коротко:

— Это слово придумали люди. Оно не про нас.

Бэмби недоуменно пожал плечами.

— Но ведь вы оборачиваетесь… превращаетесь… в кого-то другого?

— Не в другого, Бэмби, в самих себя. Мы — волки.

— Извини, но я не улавливаю разницы.

— У оборотня две души, у волка — только одна. Внешний облик не имеет значения. Оборотни живут среди людей, а не среди волков.

Некоторое время мы молчали. Я покусывал губы и думал о девочке-оборотне, которая однажды пыталась убить меня.

— Ты ненавидишь людей, — голос Бэмби оборвал воспоминания. Я тряхнул головой.

— Ты только сейчас это заметил?

— М-м-м… А меня?

— Что — тебя?

— Почему ты общаешься со мной? Или, — он нервно хихикнул, — откармливаешь перед употреблением?

— Я не ем человечину, — я потянулся, похрустывая косточками. — Так что тебе не надо меня бояться.

— Не могу сказать, что боюсь… — Помолчав, Бэмби продолжил: — Наверное, именно в этом-то все и дело… То есть, я понимаю, что должен тебя бояться, но я совсем не боюсь… и чувствую себя… как-то неловко…

Я засмеялся.

— Неловко! Ну, ты и скажешь тоже! Нет, если хочешь, конечно, можешь меня бояться… — Немного подумал и добавил гордо — Вообще-то, наверное, я один из самых сильных волков в племени. Но, если честно… ты мне Друг, понимаешь? Ты спас мне жизнь. Я знаю, что такое благодарность.

— Что-то не припоминаю, — скептично заметил Бэмби, откидываясь на подушки. — В смысле, про спасение жизни…

— И не надо. Просто прими к сведению.

— Ладно, — легко согласился он. И попросил: — Расскажи мне о вас.

— Что рассказать? — не понял я.

— Ну-у… Все. Кто вы такие, откуда взялись, как живете… Все.

— Зачем?

— Мне интересно.

— Ты не в цирке.

— Извини, я не это имел в виду.

— Конечно.

— Я уже извинился.

— Я слышал.

— Иногда, Ной, с тобой невероятно трудно разговаривать!

В комнату тихонько вошла Алина. Длинная белая ночнушка делала ее похожей на привидение.

— Вы ругаетесь?

— С чего ты взяла? — спросил я, усаживая ее к себе на колени.

— У тебя голос сердитый и сердце очень громко бьется, аж из-за двери слышно.

Я глубоко вдохнул, успокаиваясь. Если девочка в четыре года так соображает, то что же будет, когда она вырастет?

— Теперь лучше?

— Ага.

— Подслушивать нехорошо.

— Я не специально. Я не виновата, что слышу, как ты думаешь.

— Помнится, ты собиралась идти спать…

Алина обхватила меня руками за шею, преданно заглянула в глаза.

— Бэмби, знаешь, какой Ной у нас умный?! Он даже стихи сочинять умеет!

— Да ну! — улыбнулся Бэмби. — Да! Слушай, если не веришь!

И, прежде чем я успел ее остановить, трагичным голосом продекламировала:

Сумрак. Стрелки на часах

Отбивают полночь.

Одинокий вой вдали —

Поздно звать на помощь…

Бэмби поперхнулся. Алина, похоже, приняла это за комплимент и быстро продолжила:

Сладкий привкус крови

На моих губах.

Шепот колоколен

Навевает страх

На того, кто…[4]

— Аля! — строго перебил я, с трудом подавляя смех. — Ты уже большая девочка и должна понимать, что не всем можно читать наши стихи!

Она доверчиво прижалась щекой к моей груди.

— Не ругай меня, Ной, лучше расскажи что-нибудь. А потом я сразу уйду.

Я посмотрел на Бэмби. Он снова улыбнулся.

— Думаешь, моему другу будет интересно слушать детские сказки?

— Ну, мне же интересно… А мама говорит, что взрослые — как дети, только едят больше…

Вот тебе раз!

— Ты был плохим стихоплетом, Ной, — хмыкнул Бэмби.

— Я в курсе, — заверил я.

— Так, может, сказочником окажешься более приличным?

— Ну-у, пожа-алуйста! — теребила меня Аля.

Я поднял одну руку, призывая к тишине, немного подумал, потом спросил:

— Какого цвета наше небо?

— Голубого, — не задумываясь, ответила сестренка.

— Правильно. Но есть много других планет. И там небо бывает и желтым, и серым, и даже зеленым. И еще где-то далеко… давным-давно… был мир, в котором небо ночью становилось вишневым, и по нему плавали целых две луны…

— Две?

И правда, разве две? Нет, одна. Одна, я помнил это точно… Одна одинокая луна… Одиночество — это состояние души… Моя одинокая луна… Бр-р… бред…

— Нет, не две, — поправился я, обрывая собственные мысли. — Одна большая желтая луна, круглая-круглая, похожая на головку сыра… В этом дивном сказочном мире жило племя волков. У них были белые волосы, и они называли себя потомками Первого Белого Волка и поклонялись ему как своему Богу.

— Ой, прямо как мы!

— Не перебивай, Аля. Хорошо жили волки, дружно, беззаботно. Ослепительное белое солнце давало тепло, пушистый Лес — пищу и уютный дом. Но вот настало время, когда состарилось солнце. Лето совсем исчезло, а землю сковал холод, заставляя замолкать птиц, ломаться под тяжестью снега толстые ветви древних деревьев. Помрачнел, посуровел Лес. Перестали рождаться беловолосые дети. Мир умирал, и должны были умереть волки. И пришло время смерти. И пришло время чуда…