Однажды она тихо сидела у его постели, и Алан сказал:

— Я только начал что-то понимать, только обрел мир с самим собой и с Богом — и Он собирается меня забрать.

Он с горечью отвел взгляд.

«Я только начал что-то понимать, только обрел мир с самим собой и с Богом — и Он собирается меня забрать».

Однажды по дороге в больницу Шарлотта остановилась у магазина — купить CD-плеер, чтобы ставить Алану церковную музыку. На кассе ей позвонила медсестра.

— Его почки и печень отказали, — сказала она.

Обе понимали, что это значит.

Тело Алана было холодным. Его прошиб липкий пот. Но его глаза все еще были открыты. Шарлотта спокойно поставила диск с записью богослужений. Он лежал и слушал, потом взял ручку и нацарапал на листке: «Сколько еще?»

— Не знаю, — сказала Шарлотта. — Но ты готов.

Она ненадолго вышла в столовую, а когда вернулась, в палате бушевала лихорадка: медсестры, врачи и техники то вбегали, то выбегали. Алан смотрел на потолок и плакал. Шарлотта знала: он покидает этот мир — и, схватив его за плечи, посмотрела умирающему в глаза и сказала:

— Алан, Бог любит тебя!

Когда она выпрямилась, его сердце остановилось: об этом объявила следившая за монитором сестра. Тело выгнулось дугой и рухнуло на койку. Алан ушел. Осталась только пустая оболочка, и лишь плоская зеленая линия, бегущая по монитору — и тишина, заполнившая палату, — сказали Шарлотте, что ее бывшего мужа больше нет.

На поминальной службе Шарлотта сказала:

Алан был сильным. Но в его сердце зияла брешь. Он был поглощен ненавистью и желанием себя убить. И его тело погибло — но исцелилась его душа. Он стыдился умереть, не получив прощения. И я бы мучилась, если бы не откликнулась на его последнюю мольбу. Но каждый раз, когда я думаю об этом, я чувствую мир и покой. Я сделала для него все что могла[19].

Я позвонил ей на следующий день после смерти Алана.

— Доктор Леви, спасибо, спасибо, спасибо вам! — только и повторяла она. — Спасибо за то, что вы верите и так рискуете, молясь и говоря о духовном. Мой путь к исцелению начался с ваших слов о духовной стороне здоровья. Кто знает, что стало бы, реши вы отделаться от меня рецептом на антикоагулянты! Если бы вы не помогли мне простить, злоба не дала бы мне увидеть мир таким, какой он на самом деле, и тогда я никогда не сказала бы Алану, что ему нужно прощение от Бога. Спасибо, что решили рискнуть! Это изменило всю мою жизнь! И лишь благодаря этому Алан ушел с чистым сердцем!

Шарлотта расцвела. Ее отношения с Богом по-прежнему прекрасны, ее дети здоровы и счастливы. Недавно она рассказала, что молилась вместе с больным, бывшим на последней стадии печеночной недостаточности, — и он умер спокойно и мирно. Шарлотта — мое живое напоминание о том, что стоит на кону, когда кто-то переступает порог моего кабинета. Жизнь коротка, и она полна бед, — иногда отчаянных бед. Но она полна и возможностей. А способы, которыми их использует Бог, поразительны и поистине безграничны.

Молиться о том, чтобы операция завершилась удачно, или направлять больных, желающих простить и исцелиться — это одно. А принять то, когда Бог прощает тебе твои же операции, приведшие к травме, — это нечто совершенно другое. И это сложнее во сто крат.

Кену было тридцать. У него нашли опухоль за лобной костью — благо, доброкачественную. Хирург, которому предстояло ее удалить, очень хотел, чтобы на операции та кровила как можно меньше, а потому просил меня блокировать приток из питающих ее артерий, причем уже на следующий день. Хорошо, решил я. Сделаем как обычно: проклеим сосуды, и все. Операция обещала быть простой. Вот только Кен почему-то противился. Это меня удивило. Обычная тревога больного? Я не давил — просто приводил выгоды и риски и сравнивал их. Уговорила его в конце концов жена. Я вписал Кена в график и был уверен, что все будет хорошо.

В день операции я молился вместе с ним в предоперационной; молился и перед самим ее началом, уже вместе с ассистентами. Анестезиолог дал общий наркоз, Кен уснул, и я вошел в операционную. Мы были готовы.

Я видел опухоль на МРТ, но точно не знал, как выглядят сосуды, снабжавшие ее кровью. Так часто бывает: все начинает проясняться только по мере действий. А четкую картину могла дать лишь ангиограмма. Я продвинул маленький пластиковый катетер от бедренной артерии до сонной, в область шеи, ввел контраст и сделал снимки. На экране замелькали кадры, показывающие, как контраст протекает сквозь опухоль. Питавшие ее сосуды проявились: они проходили позади глаза. Еще она разбухла так, что дошла до основания черепа. Ох ты! По тем же сосудам, которые ее питали, кровь шла к коже лица. Это все усложнило. Риск возрос от умеренного до высокого, и я остановил операцию.

Эмболизацию для других хирургов я делаю довольно часто: так опухоли потом легче удалять. Тут решение принимают другие хирурги, так что, если проблема серьезна, я связываюсь с ними. По правде, вопрос сводится к тому, кто решит рискнуть: они или я.

— Позвоните доктору Миллеру, — сказал я одному из техников и вышел в просмотровую.

Хирург подошел к телефону через пару минут.

— Ангиограмма показала, что сосуды, питающие опухоль, питают и кожу лица, — сказал я. — Если продолжим, сильно рискуем. Предлагаю отменить эмболизацию.

Он молчал. Я знал, что он против. Он хотел оперировать «чисто» — и я его не винил. Удалять кровящую опухоль опасно: можно не увидеть, что режешь. А эта опухоль затронула много нервов в основании черепа.

— Уверен, вы справитесь, — сказал он. — Опухоль большая, с ней сложно работать. Зачем мне лишняя кровь и переливания? Давайте, Леви, вы сможете. Вы же наша главная звезда.

— Ценю ваше доверие, — сказал я. — Но не думаю, что выгода того стоит.

— Не согласен, — возразил он. — Я полностью вам доверяю и уверен, что мы все решили верно. Не хочу, чтобы эта гадость забрызгала все кровью, когда я буду ее удалять. Найдете другой способ — дело ваше.

Так, поговорили. И что же мне делать? Значит, его это не беспокоит. А с чего тогда разволновался я? Может, день не задался? Или я просто боюсь?

— Доктор, вы как там? — в комнату вошел один из техников.

— Не нравится мне это, — объяснил я. — Риск выше, чем я думал. И, вероятно, выгоды его не оправдают.

— Да ладно, док! — удивился он. — Вы столько операций провели! Вы эти артерии за полчаса закроете!

Если кто в меня непоколебимо верил, так это техники. Мы вместе делали сотни операций. Неудач было не так много. Остальные смотрели на меня, не покидая постов. Да что же я так колеблюсь? Может, это я неправ? Все в меня верят, так почему я не решаюсь? Меня охватило знакомое чувство. Я хотел побыть героем: ведь я мог помочь там, где отступали многие! Да меня ведь именно этому и учили!