постели?” На это она ничего не ответила. Потом она вышла за дверь и опять вошла и легла ко мне в кровать. Прошло довольно много времени, четверть часа, когда закрылась входная дверь дома. “Это правда, это не сон, для сна слишком отчетливые впечатления”. На вопрос, почему же он просто не схватил, чтобы убедиться, он не может дать удовлетворительный ответ. “Я видимо, наполовину спал”». И на вопрос, как он мог заметить, что это Блум, ведь, по его собственным показаниям, ни зги не было видно, он не знает ответа. Соседи, видимо, потому ничего не заметили, что «ночью не видно так далеко».

Это было задолго до того, как он вообще стал думать о прелюбодеянии жены. Только позднее, когда распространились истории, до него дошло, что они означают. Когда его подозрение стало серьезным, он, несмотря ни на что, по-доброму разговаривал с женой из-за детей и чтобы избежать общественного скандала. Он просил ее сознаться, тогда он все простит ей. Она ответила, лучше пойдет к черту, чем сознается. То, что упреки неверны, она не осмелилась утверждать. То, что он жестоко обращался с женой, он решительно отрицает.

Так все и продолжалось до октября 1892 г., когда он в отчаянии поехал в Швейцарию к своему старшему сыну. Оттуда он подал жалобу прокурору. Он скоро вернулся обратно, потому что не мог там работать и не понимал людей. Тогда он решил удостовериться и устроить жене проверку. Он пришел домой ночью и постучал монетой в окно. Не прошло и минуты, как окно открыли и его жена крикнула: «Кто там?» Тогда он измененным голосом ответил: «Хороший друг, открывай скорее, я хорошо плачу». После этого она еще раз спросила его имя, но он его не назвал. Несмотря на это, жена открыла дверь и стояла там в одной рубашке. Когда она его узнала, то закричала, «как дикий зверь». То, что жена узнала его, несмотря на измененный голос, он признавать не хочет.

Теперь у него уже не оставалось сомнений. Он подал прошение о разводе. После этого главный судья суда первой инстанции, якобы, посоветовал его жене сделать так, чтобы его объявили сумасшедшим. В тот момент, когда жена ему это сообщила, и он был в сильнейшем возбуждении, пришли бургомистр и окружной врач, чтобы изложить «объявление сумасшедшим». В заключение главный судья сказал: «Вот так бывает (с высокомерием!). Хотят изобрести Perpetuum mobile, хотят быть умнее других людей, это не удивительно, когда в голове “шарики за ролики заходят”». (Ср. выше действительные высказывания главного судьи).

С тех пор его дело и его доходы снизились до минимальных. Об этом он пишет 3 месяца спустя в защитительном обращении: «Настоящее обвинение в угрозах и т. д. имеют своей первоосновой наблюдавшиеся мною, а также другими лицами на протяжении лет причиненные истцом в нашей семье и в отношении нашей семьи факты, которые, естественно, должны были привести и привели к краху нашей прежде счастливой семейной жизни, нашего семейного мира, моей чести и хорошей репутации, моего кредита и, наконец, выведенным на сцену объявлением меня сумасшедшим, которое нужно рассматривать так же как одно, даже если и не прямое, но следствие тех фактов, также к краху моего прежде процветавшего дела и из-за этого также к потере моего долгими годами честного труда накопленного состояния». Далее: «На 16 ноября 1892 г. я и моя жена были вызваны повторно в суд, предположительно для попытки примирения, при этом в присутствии жены мне было сказано, что меня сейчас объявляют сумасшедшим. Слух об этом распространился, как пожар в… и окрестностях, и если прежде, даже за 1892 г. имел годовой доход в 1000 и более марок, доход последующих лет не составлял и 100 марок в год, чем, разумеется, невозможно покрыть необходимые расходы. Объявленному сумасшедшим часовщику ни один разумный человек больше не доверит работу. Нужда и нищета пришли к нам в никогда прежде невиданном обличье, и несмотря на то, что я должен был рассматривать мою жену и ее соблазнителей как наипервейших виновников этого несчастья, мне никогда не приходило в голову мстить им…» Он обращался за правовой защитой к властям вплоть до министерства. Если при этом он использовал слишком резкие выражения, то это объясняется его отчаянным положением. «Во всем виноват главный судья из-за “объявления сумасшедшим”. Действительно ли его официально объявили душевнобольным, безразлично, во всяком случае, судья при исполнении обязанностей сказал это третьим лицам». На все его многочисленные обращения он не получил ответ. Вместо этого ему была предложена поддержка со стороны главного судьи (верно), от которой он все же отказался, поскольку рассматривал ее в своем тогдашнем положении как компенсацию за «объявление сумасшедшим».

Все эти показания К. дал совершенно спокойным, упорядоченным образом. Возражения он пытался, насколько это было для него возможным, опровергать, не впадая в особо страстное возбуждение. Его манера говорить была очень искусна. Он обладал определенной склонностью к несколько изысканным, высокопарным словам.

Его поведение в клинике с первого часа было полностью корректным. С врачами, пациентами и санитарами он был вежлив и дружелюбен. Охотно участвовал в работе отделения. Во время визита врача он не навязывался, но и не отстранялся бросающимся в глаза образом. Его настроение было равномерным, свободным от депрессивного или экспансивного аффекта. Его интеллект не был расстроен. С большим мастерством он обычно демонстрировал чертеж своих астрономических часов. Для человека его сословия он демонстрировал достаточно многостороннее образование. Кроме чертежа часов, когда врач проявил интерес к одному из написанных им стихотворений, он запросил из дома целую книгу, в которой была собрана поэтическая продукция. Даже если они и являются рифмовками, не имеющими объективной художественной ценности, все же они выдают недюжинные способности. Несколько навязчиво в них выступает на первый план сентиментальность; опасные ситуации, имеющие трогательный конец, — его любимый материал. «Бог не оставляет своих» — характерное заглавие более длинного произведения.

Его поэтические склонности, как и стремление к созданию сложных астрономических часовых механизмов, проявились в нем уже в молодые годы и оказали решающее влияние на его жизнь. О ней он рассказывает следующее — насколько можно проверить, правильно: он родился в 1838 г. в семье рабочего. В школе ему было трудно учиться. Тем лучше запоминалось тогда выученное. «Только письмо не хотело мне даваться к удовольствию моих учителей, сколько бы я ни прикладывал усилий. Некий г-н X., который очень заботился об этой учебной дисциплине, считал, что должен весь период своей работы в должности каждодневно наказывать меня за письменные работы». По окончании школы сначала он был