Он распространяется философски, даже утонченно остроумно: «Я же ведь знаю, что в настоящее время повсюду принято, там, где предполагается выгода, говорить только то, что кажется полезным, и что пословица “Дети и дураки говорят правду” всех друзей правды сразу клеймит дураками, что в высшей степени неприятно и, например, именно в отношении меня могло бы быть использовано как доказательство». Мы снова в неизменном виде узнаем об «объявлении сумасшедшим», — его борьбе против этого, об аресте, его письме, в котором он высказывал угрозы, и о пребывании в «Доме ужаса». Он описывает представление в клинике: «Господин директор Крепелин перед собравшимися слушателями в лице господ служащих клиники, волонтеров, господ студентов и санитаров, приказав мне стоять на возвышении, сказал дословно: “Этот мошенник — самый большой плут в нашем заведении. Он опаснейший кляузник!” И когда я стал защищаться от лжи, вычитанной из дела, он закричал мне: “Если Вы сию же минуту не заткнетесь, я сейчас же отправлю Вас под душ”. И, обратившись к слушателям, он сказал: “Именно то, что он всегда умеет изысканно выражаться, и характеризует плутовское и опасное в этом мошеннике”».

Нечто совсем новое, что случалось с ним в клинике, мы узнаем в дальнейшем: он говорит о телесном обследовании, что ему нужно было раздеться до гола. «Затем я должен был лежать на полу, и он стучал деревянным молотком по груди, животу, коленям и локтям. Затем я должен был перевернуться, и этот изверг в человеческом обличье, чего бы я раньше никогда не подумал, произвел со мной операцию, которая в любой момент может быть установлена в судебном порядке, которую я, однако, из соображений приличия не смею назвать; последствия ее, однако, проявляются так ужасно мучительно и постыдно с того момента и по сегодня без какого-либо малейшего перерыва самым отвратительным образом. Занесен ли этот акт в дело или нет, я не знаю. Знаю наверняка, что дьявол в человеческом обличье после каждого опыта, который он проводил, чиркал на бумаге. Мне и сегодня, несмотря на различные тайные изыскания, не удалось выяснить, производилась ли эта процедура по приказу из Карлсруэ или только директора или еще откуда-нибудь, или О. по собственной инициативе произвел надо мной эту отвратительную шалость. Если при этом было намерение обеспечить мне на всю жизнь муку, горе и позор, то виновные, к сожалению, достигли своей цели полностью». Сходные плохие последствия он приписывает «лечению ядом брома». Вся пища доставляла ему боль. «Если я как-нибудь соберусь в поездку, вследствие перенесенного лечения, то есть лечения ядом брома и операции, я должен за день до того и в день поездки просто совсем голодать, чтобы иметь возможность без слишком больших тягот в теле делать свои покупки». История с отравлением датируется теперь 5 ноября 1895 г. С гордостью он рассказывает о своих астрономических часах. «Часы уже 11 лет и 9 месяцев в постоянной работе, еще ни разу не показывали неправильно солнечное или лунное затмение». Но, как известно, он не мог их продать. «Итак, после 19-летней напряженной работы имеется в наличии блестящий успех, однако вследствие этого ужасного юридического убийства не может быть использован. Это произведение, которое стоит минимум 20–25 тысяч. марок». По воскресеньям регулярно приходят посетители посмотреть на них.

О том, что ему пришлось претерпеть от людей в течение лет, он рассказывает некоторые детали: муниципальный советник приходил к нему и поручал ему работу. Если он раздумывал, ему говорили: «Да, если ты не сделаешь это, то бургомистр отправит в окружное управление донесение, что ты уклоняешься от работы, тогда ты снова попадешь туда, где был». И К. добавляет: «Хорошо зная, что эти люди в таких делах охотно держат слово, и им почти ничего не стоит пойти на клятвопреступление, я выполнял работу и писал к этому злое письмо». Но они мне, конечно, не платили. Далее: «В то время, как я работал над часами, еженедельно от двух до трех раз в мой огороженный двор приходили служащие Жандармерии Великого герцога, не здороваясь, целых четверть часа смотрели через окно на мою работу». На выставке часов присутствие полицейского в людях вызывало страх передо мной. «Это был именно полицейский надзор за объявленным сумасшедшим».

Представления о прелюбодеяниях его жены неизменны. Но он не хотел бы рассказывать все еще раз. «Как это может помочь, если я еще раз повторю все те невероятные гнусности?» Он приводит имена людей, у которых можно спросить. «Жене в настоящее время 69 лет, и она ужасна и больна. В соответствии с поговоркой она поздно стала святошей». «Вы хотите знать, какие у меня сегодня с ней отношения? Это трудно сказать. Представьте себя самих в этом положении, и Вы получите ответ. Когда я вернулся домой, там было еще два невинных бедных ребенка. Теперь я был погублен. Морально, профессионально и в финансовом отношении. Я был самым бедным в деревне. Она, жена, была еще беднее, она познала со своими детьми голод и нужду, и они превратились в скелеты. Я работал, чтобы раздобыть самое необходимое, однако сказал жене, что от всего сердца желал бы, чтобы она поискала себе пристанище в другом месте. С тех пор я говорил ей об этом уже сотни раз, тогда она плачет, но не уходит. Силу применять я не хотел бы, во-первых, по христиански-религиозным причинам, и потом я бы хотел полностью избежать любого шума. Она идет своим путем, я — своим, не заботясь о ней. Свое имущество она использует исключительно для себя, я от нее ничего не принимаю, ничего не имею с ней общего».

К. подчеркивает, что привык строго соблюдать свои обязанности христианина-католика и заканчивает письмо: «Но пред судом всемогущего Господа эта история наверняка будет осуждена явно и также справедливо».

Заключение. Издавна своенравный, но до времени не ревнивый К. на 54-м году жизни без видимого повода начинает выдавать прямо-таки абсурдные бредовые идеи ревности. Он описывает наглядные акты прелюбодеяния и одного отравления. Вмешательство полиции он истолковывает как «объявление сумасшедшим», снять которое юридическими средствами он старается снова и снова в течение двух десятилетий. Его бредовые идеи постоянны и общеизвестны. Со своей супругой он, однако, живет до сих пор в том же доме, правда, не общаясь с ней. Частенько он высказывает ей желание, что было бы лучше, если бы они расстались. Его работоспособность не пострадала. Об идиотии в каком-либо направлении не может идти речи. Новые бредовые идеи не появляются, однако в отношении относительно короткого критического периода жизни и позднее еще