тусклом свете висевшего над ней фонаря я разглядел размытый силуэт мужчины, вышедшего в переулок. Он нес маленький фонарь. До меня донеслось знакомое постукивание костыля по булыжникам.

– Сэм! – закричал я. – Сэм, это ты?

– Да, хозяин. Дай-ка, думаю, возьму фонарь и пойду вас встречать.

Я испытал глубокое облегчение.

– Эй ты, – сразу осмелев, обратился я к неизвестному. – А ну-ка покажись.

Ответом мне были лишь удаляющиеся шаги.

Вскоре подошел Сэм.

– Вы с кем-то говорили?

– Да, – подтвердил я и махнул тростью в сторону узкого проема между зданиями. – Там стоял какой-то человек. Хотел отвести меня к своему хозяину.

– Такой здоровенный детина? – спросил Сэм. – Пузо, как у олдермена? С длинной старой шпагой?

– Не знаю. Я его не рассмотрел. Голос у него был простуженный.

– Несколько минут назад этот толстяк стучался к нам в дверь. Несмотря на поздний час, хотел говорить с вами. Рожа у него мерзкая. Я этого проходимца на порог не пустил. Разговаривал с ним через окошко в двери.

Сэм опустил фонарь, и на секунду в его свете мелькнула рукоятка пистолета, заткнутого за пояс моего слуги.

– А сюда ты зачем пришел? – спросил я.

Сэм отвернулся и сплюнул.

– Хотел проверить, не наткнулись ли вы на него. Ох и не понравилась мне его физиономия.

Я сразу устыдился своих черных мыслей и подозрений: а я-то думал, что Сэм заявится домой пьяным до бесчувствия и ни на что не годным. Если и есть тут кто-то пьяный и ни на что не годный, так это я сам.

К дому мы шли молча. Значит, здоровенный детина с пузом, как у олдермена, и со старой шпагой. Больше всего тревожило то, что описанный Сэмом человек по всем приметам походил на толстяка, который, по словам Милкота, устраивал беспорядки возле Кларендон-хауса.

Сэм постучал в дверь Инфермари-клоуз, и Маргарет отодвинула засов. Служанка не говорила ни слова, лишь переводила взгляд с меня на Сэма и обратно, высматривая повреждения. Со свечой в руке она проводила нас в гостиную.

– Будете есть, сэр?

– Нет. Ложитесь спать. – Я хотел побыть в одиночестве. – Оба.

Сэм кашлянул:

– У меня для вас новости, хозяин.

Я тут же развернулся к нему.

– Ты нашел госпожу Ловетт?

Сэм шагнул вперед, в круг света от свечи.

– Пока не уверен. Днем Бреннан вышел из дома с мешком – довольно большим, плащ бы туда запросто поместился. Я шел за ним по пятам. – Сэм опустил взгляд на свою деревянную ногу. – Вернее, старался угнаться как мог. Бреннан дошел до церкви Святого Эгидия в Полях и оставил мешок в маленькой таверне неподалеку.

Я резко сел. Похоже, мы были правы. При обычных обстоятельствах Бреннан наверняка отдал бы посылку мальчику на побегушках. Но если он и впрямь отправлял плащ для Кэт, то наверняка не хотел, чтобы об этом узнали.

– И что потом?

– Из таверны Бреннан вышел без мешка, – продолжил Сэм. – Я зашел внутрь, гляжу, а там разносчик, про которого вы рассказывали. Тот самый, который письмо доставил. Косоглазый. Мешок Бреннана лежал на полу у его ног. Разносчик выпивал, ну и мне тоже пришлось с ним выпить, а он все ворчал, что сегодня ему надо ехать за город, а ведь того и гляди дождь хлынет. Сказал – хорошо хоть, что ему за это заплатили как следует, потому что он выполняет особое поручение. «Ах ты, бедолага», – говорю я, а косой отвечает: «Могло быть и хуже, до Вур-Грин ехать всего-ничего, миль пять, самое большее шесть».

– Вур-Грин? Где это?

– Деревня у дороги в Сент-Олбанс. – Сэм выдержал эффектную паузу. – Я слыхал, там лагерь погорельцев. Сдается мне, в нем Кэт и прячется.

– Ты поработал на славу, – похвалил я. – Завтра встану рано. Разбуди меня в пять.

– Погодите, хозяин, дослушайте до конца. Может, еще передумаете. – Сэм шагнул ближе ко мне. – Ну так вот, вернулся я обратно на Генриетта-стрит и решил промочить горло в пивной на случай, если… мало ли, а вдруг Бреннан еще что-нибудь затеет? И очень хорошо, что я туда заглянул. Вы знаете, что тело господина Олдерли нашли в пруду возле Тайберна? Говорят, его избили и ограбили.

– Да, – ответил я ничего не выражающим тоном. – Эту новость я уже слышал.

Сэм вскинул брови:

– До чего спокойно вы восприняли это известие, сэр! Ученые джентльмены таких, как вы, флегматиками называют.

– Не дерзи. Свои чувства я проявляю так, как считаю нужным.

Сэм понимающе усмехнулся.

– В пивной я разузнал еще кое-что, хозяин, и эту новость вы наверняка не слыхали. Бреннана забрали.

– Как это – забрали? Куда?

– На допрос. Когда он вернулся на Генриетта-стрит, его уже поджидали. Теперь в чертежном бюро никого не осталось.

Глава 27

На следующее утро я встал с постели, как только рассвело. Нельзя терять ни минуты. Бреннан арестован. В силе его привязанности к Кэт я не сомневался, хотя это обстоятельство меня ничуть не радовало, ведь он ей вовсе не ровня. И все же я сомневался, что Бреннан сумеет промолчать, когда за него возьмутся опытные дознаватели в Скотленд-Ярде. Они наверняка вырвут у него признание, это всего лишь вопрос времени.

За четыре шиллинга я взял напрокат лошадь на платной конюшне на Митр-сквер. Уильямсон меня в Скотленд-Ярде не ждет, а в назначенном Чиффинчем месте мне нужно быть только в десять часов вечера. Если посвящу день собственным интересам, меня никто не хватится.

Однако загвоздка в том, что судьба Кэт интересует и Чиффинча тоже, пусть и по другим причинам. Я веду двойную игру, а это забава опасная. И будь Кэт со мной откровенна, в рискованной экспедиции не возникло бы необходимости.

Ясное небо обещало теплый день. Я поехал по Уотлинг-стрит на север, в направлении Сент-Олбанса.

В голове еще не прояснилось после вчерашних возлияний, однако стоило оставить позади зловоние и шум Лондона, и мне сразу полегчало.

Верхом я ездил редко, и сноровки у меня не хватало. Все мое внимание было поглощено тем, чтобы следить за лошадью. Владелец конюшни заверил меня, что эта кобыла обладает спокойным, покладистым нравом: «Даже ваша достопочтенная матушка, сэр, доехала бы на ней до самой деревни Джон О’Гротс без единого происшествия», – и первые несколько сотен ярдов у меня не возникало повода усомниться в его словах. Животное являло собой образец смирения: лошадь не спеша брела по улицам именно туда, куда я ее направлял.

Но стоило нам выехать на открытую дорогу, как она утратила всю свою покладистость. Кобыла шарахалась от любого животного, встречавшегося нам на пути, а лающих