Стоило только Рикке привести себя в порядок, как Нильс поспешил от нее избавиться. Не в прямом смысле, взял и выставил за порог, а спросил:

– Тебя отвезти?

– Ты не в таком состоянии, чтобы садиться за руль, – ответила Рикке. – Вызови мне такси, пожалуйста.

Утолив свою похоть, Нильс превращался в галантного кавалера. Пока такси ехало, он сварил кофе и рассказал парочку анекдотов. Расстался с Рикке не на пороге, а проводил ее до машины, дал водителю двести крон и поцеловал на прощанье Рикке в щеку. Все это выглядело так, словно Рикке была девушкой по вызову, которой довольный клиент решил оплатить такси до дома. Водитель, молодой брюнет с миндалевидными глазами, понимающе улыбнулся, пряча зеленую купюру в бумажник, а стоило им немного отъехать от дома Нильса, на ломаном датском начал отпускать Рикке комплименты. Рикке сразу же почувствовала, что вслед за комплиментами последует непристойное предложение, поэтому грубо оборвала водителя и всю оставшуюся дорогу они ехали молча. На карточке водителя было указано его имя Али Низамеддин и Рикке пыталась угадать из какой он страны, но так и не пришла к какому-то определенному выводу, потому что в салоне не было ни флажков, ни какой-то еще, напоминающей о родине атрибутики, которую так любят иммигранты. Однажды Рикке довелось прокатиться на такси, руль которого был обтянут каким-то мехом, передняя панель декорирована перламутром, с зеркала заднего вида свешивалась целая гроздь амулетов, один другого непонятнее, а на солнцезащитном козырьке был наклеен стикер с надписью: «East or West India is the Best!».[128] Никаких вопросов задавать не надо, потому что и так все ясно. А еще в салоне приятно пахло пряностями, Рикке еще подумала, что в отсутствие пассажиров водитель, должно быть, подрабатывает перевозкой грузов для своих земляков.

«Кто врет – тот беду накличет», утверждают ютландцы. Стоило Рикке соврать насчет вечеринки у соседей, как за стеной до поздней ночи длилось шумное веселье, на котором музыка перемежалась нестройным, но очень громким хоровым пением.

Одеваться и идти выяснять отношения не хотелось. Лень, да и трудное это дело – на трезвую голову общаться с шумной пьяной компанией. Рикке понадеялась на то, что весельчаков утихомирит кто-то другой. Видимо остальные соседи думали точно так же, потому что пение продолжалось.

– So f…ck and so loose! – передразнила певцов Рикке.

Совсем другой смысл, но звучит похоже.

Рикке хотелось вырвать все розы на свете и утопить в Эресунне всех любителей народных песен в Копенгагене, а то и по всей Дании. Вот почему Татуировщика не интересуют те, кто поет по ночам? Убивать надо с умом, как это делает Декстер Морган, чтобы в результате каждого убийства мир становился чуточку лучше. Хочется собраться – соберитесь, хочется напиться – напейтесь, хочется еще чего – так пожалуйста, но ради святых апостолов не пытайтесь переплюнуть Иду Корр и Трине Дюрхольм,[130] все равно ничего хорошего из этого не выйдет.

В конце концов, Рикке удалось заснуть, спрятав голову под подушку.

А на следующий день ее подозрения в отношении Нильса еще сильнее окрепли, окрепли окончательно, потому что на углу аллеи Брайд и Биркетингет нашли новый женский труп с татуировкой на животе. Черная упаковочная пленка, скотч, все, как положено. Татуировщик отвесил еще одну пощечину полиции Копенгагена.

Аннетт Мейснер, двадцать три года, студентка Фолкеуниверситета, которая никогда уже не станет политологом, потому что стала четырнадцатой жертвой Татуировщика. Тихая девочка из хорошей семьи. Отец – профессор-биолог, мать – чиновница с Родхуспладсен.[131]

Газета «Политикен» опубликовала интервью с отцом Аннет под заголовком: «Татуировщик должен убить принцессу, чтобы полиция начала искать его всерьез». Убитого горем отца можно было понять, журналистов тоже – им чем горячее, тем лучше. «Экстра бладет»[132] поместила на первой странице фотографии всех четырнадцати жертв Татуировщика, а в пятннадцатом, пустом, прямоугольнике было написано: «вклейте свою фотографию».

В управлении пошли слухи о том, что сегодня-завтра комиссар Йенсен и его заместитель Хеккеруп подадут в отставку. Поговаривали, что на место Йенсена придет кто-то из ПЕТ, потому что кадры столичной полиции полностью себя дискредитировали и нуждаются в серьезном обновлении. Управление начало лихорадить, большинство сотрудников не столько занимались работой, сколько оценкой своих перспектив. Разве что инспектор Рийс был спокоен, потому что ему терять было нечего.

– Угадай, за чей счет я пил вчера? – спросил Оле у Рикки во вторник.

– За счет Шарлотты Бернтсен, – не раздумывая, ответила Рикки.

Шарлотта Бернтсен руководила кадровой службой управления и славилась небывалой скупостью. Это надо уметь – прослыть скрягой среди датчан, нации, совершенно не склонной к транжирству. Но, тем не менее, у фру Бернтсен это получилось. Она экономила как свои деньги, так и казенные. Годами ходила на работу в одних и тех же костюмах – синем и коричневом и в неизменном черном пальто с большими квадратными пуговицами, экономила каждую скрепку и каждый лист бумаги. Все сотрудники, чьи кабинеты находились в одном крыле с кабинетом Йенсена, слышали, как бесновался тот, увидев на обороте служебной записки от Бернтсен копию своего собственного секретного распоряжения месячной давности. Оригиналы подобных документов полагалось хранить в особых папках, доступ к которым могли получить лишь избранные, а копии подлежали уничтожению. Кто мог вообразить, что экономная руководительница кадровой службы из экономии решит печатать второстепенные служебные документы на оборотной стороне старых. Йенсен обещал засунуть «эту тупую зеландскую корову» в шредер и еще обещал кое-что с ней сделать, но быстро остыл и ограничился словесным разносом. К дуракам комиссар относился снисходительно, это умным он не прощал ошибок, а что взять с дураков?