– Почему Люсю отчислили? – спросил я.

– За неуспеваемость, за непосещаемость.

– А это для чего? – Я показал в пролет лестницы, у каждого этажа затянутый пропыленной металлической сеткой с завалявшимися фантиками.

– Если кто бросится, чтоб не убился.

– Шутка? – не понял я.

– Это не шутка, а мера предосторожности. Люди эмоциональные, мало ли что… Не случайно же навесили.

– И когда последний раз такое было?

– В прошлом году. Но не в общаге. Она дома жила.

Угол лестничной площадки украшала большая, в человеческий рост, белая скульптура – девушка с веслом.

– Не слабо. Настоящая? – поинтересовался я.

– Ты хочешь узнать, из парка ли она? Нет. Она даже не из гипса, а из папье-маше.

Потом мы оказались в комнате, завешанной театральными афишами, словно билетная касса. За столом восседала веселая поющая компания, распивающая какой-то сок из кувшина и евшая яблоки. Оказалось – в кувшине вино, хозяин комнаты привез его из дома, из Молдавии. Нас звали присоединиться, но Валя приглашение отклонила. Зато мы нашли симпатичную белобрысую Настю и теперь втроем двигались к девушке с веслом.

– Это родственник Люси Борисовой, – пояснила Барашек. – Он ее разыскивает.

– Брат, что ли? – спросила Настя. – Она говорила, вроде неродной, но совсем как братишка. Она тебя часто вспоминала.

Я вздрогнул. А еще я понял: если сейчас выяснится, что она в Мурманске или в Симферополе, я поеду туда.

– Где она? Как мне найти ее?

– В последний раз я ее видела в июне. Тогда она жила у Матильды, – сказала Настя скорее Вале, чем мне. – Если Матильда ее не выгнала…

– Матильда – добрая душа, – проговорила Валя. – Она никого никогда не станет выгонять.

– Всему есть предел, даже доброте.

– Ей и идти-то некуда, а на улицу Матильда не выгонит.

– А может, сама ушла, новое пристанище заимела. Но все равно, Матильда должна знать, где она.

Разговор показался мне пугающе странным. Они явно что-то недоговаривали.

– Это рядом, – пояснила Настя. – Если пойдешь направо – третья подворотня. Прямо под арку выходит окно. Стучи в него. Звонка там отродясь не было. А вход за углом, тоже направо.

Настя вернулась к молдавскому вину, а Валя Барашек пошла со мной.

– Ты по поручению семьи? – спросила она.

– Семья не знает. Я сам.

– Не уверена, обрадуется ли она тебе. Она же порвала все связи с домом. – Валя остановилась возле своего этажа. – Может, не стоило говорить, где она? Может, с нашей стороны это нехорошо?

– Мне очень нужно найти ее. С семьей это не связано. А что с ней случилось?

– Матильда работает дворником, – сказала Валя Барашек, будто и не слышала моего вопроса. – Она еще до нашего поступления училась в театральном, но не закончила. Сама – иногородняя, домой не хотела возвращаться, пошла в дворники, потому что комнату давали. Раньше мы часто к ней забредали, место там удобное, уютное, ну, выпивали, как водится, философствовали, стихи читали. Одно время Матильда сильно пила, но потом завязала. Она человек незаурядный, а главный ее талант – доброта. У нас много необычных людей. Один из наших диплом получил, все в порядке было, снимался, на телевидении зацепился, везунчик. И вдруг – раз! – в семинарию! Видал на углу Моховой церковь? В ней и служит. Вот как странно судьбы складываются.

Мое восторженное, романтическое настроение куда-то подевалось. Я чувствовал необъяснимую тревогу. Смотрел на серые металлические сетки в лестничном пролете и никак не мог связать их с тем праздником, который видел сегодня в академии, и веселым студенческим бытом общежития, фантастическим, увлекательным, творческим, где главной роскошью было искусство и человеческое общение, где все были талантами и единомышленниками. Может быть, я идеализировал этот мир?

Меня преследовало дурное предчувствие, пока я шел, считая арки, и стоял под большим окном с квадратными переплетами и патиной пыли и грязи, надежно укрывшей стекла, так что висевшая занавеска вряд ли была нужна. Я поскребся в окно, подождал, стукнул чуть громче. Занавеска отодвинулась, и за стеклом замаячило лунообразное лицо со смазанными чертами. Потом появилась рука, махнувшая в сторону. Туда я и направился, направо, к двери.

На вид это была женщина, уже пережившая студенческий возраст. Не толстая, но и не стройная. В простом, много раз стиранном ситцевом платье. Лицо у нее было действительно круглым как луна, но черты весьма определенные, грубоватые и решительные.

– Тебе что? – спросила она.

– Вы Матильда?

– Матильда уехала домой, в Волховстрой.

– Вообще-то мне нужна не Матильда, а Люся Борисова, – сказал я. – Она раньше жила у Матильды.

– А ты кто? – подозрительно спросила женщина, по-видимому новая дворничиха.

– Брат.

– А-а… – протянула женщина то ли устало, то ли презрительно и открыла дверь пошире, чтобы я мог пройти. – Там она. Любуйся.

Я остался один в маленькой прихожей, освещенной тусклой лампой, и постучал в указанную дверь. Ответа не последовало, тогда я толкнул ее.

На улице еще не стемнело, но в комнате был полный мрак, и поначалу я ничего не увидел. Мне показалось, там никого нет.

– Можно войти? – спросил я на всякий случай и шагнул внутрь.

Дверь за собой не закрыл, попытался сориентироваться при рассеянном свете, падавшем из прихожей. Это было похоже на нежилую комнату с длинным узким окном, заделанным массивными стеклянными коробками, из каких в нашей Краснохолмской больнице сложены перегородки в боксах. Присмотревшись, я различил под окном стол, а у стены кровать. Она стояла ко мне спинкой, но там кто-то лежал.

– Простите, что беспокою, – неуверенно сказал я и подошел поближе.

Глаза уже привыкли к темноте, но все равно я не мог определить, кто там лежит. Кто-то маленький, может, женщина, но может, и девочка. Она спала и не слышала меня. Проход в узкой комнате преграждала ее рука, свесившаяся с кровати и торчавшая, как шлагбаум. Приблизившись еще, я наклонился, чтобы рассмотреть лицо, и взял вытянутую руку за пальцы. Наверное, я хотел позвать ее, но имя будто поперек горла встало, и я задохнулся им. Пальцы были безжизненны и холодны как лед.

Я медленно пятился к двери. Даже в полутьме я увидел, что она белая-пребелая, какими живые люди не бывают, а глаза у нее открыты. Но я до сих пор не знал, моя ли это Люся. В коридорчике я шел, ощупывая стены, хотя потом выяснилось, что сюда падал свет из кухни. У газовой плиты над кастрюлькой склонилась дворничиха.